Глубоко затянулся трубкой. После его ухода в невозвратность я пересмотрел фотографии — и оторопел: он везде с трубкой! На самом последнем моем фото — с сигаретой. Удивляться ли роковому диагнозу!
— У христиан — Христос, у мусульман — Магомет, у кого-то там Будда, Шива... А культ поклонения в русской культуре — светлый Пушкин. Как начал в детстве читать его, так поныне... А мне же, Вовочка, семьдесят один.
Отвечает на записку из зала:
— Программу намечаю только приблизительно, тематически, по авторам. Но что и за чем читать, какие конкретно стихи — это каждый раз сердце подсказывает, вот как сегодня. Словом, импровизация, как в джазе. Нет любимого более или менее, нет.
Лукавил артист. Не было творческой встречи, умного застолья, выступления по телевидению, концерта, чтобы не прочитал пушкинское «Признание» («Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!»), Давида Самойлова «Пестель, Поэт и Анна» («Он вновь услышал — распевает Анна. И задохнулся: «Анна! Боже мой!»). Вот захотелось ему сегодня — и прочитал хрестоматийные «Жил на свете рыцарь бедный», «На холмах Грузии лежит ночная мгла».
— Недавно летал в Тбилиси с концертами. Что сказать: Медея живет, как жила, — ты же помнишь, мы с ней как раз во время последних съемок «Рати» разводились. Дочь наша Манана — артистка, зрелая тетка! У нее двое детей, внуки мои — такие пригожие детки! Перемешаны национальные гены, понимаешь. А муж Мананы — главный режиссер театра имени Марджанишвили... У них там, «на холмах Грузии», своя жизнь, уже мало понятная нам.
— Эпиграф к стихотворению «Осень» из Державина: «Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?..» Послушаете пушкинские строфы и поймете, почему гений взял эпиграфом, казалось бы, невнятную на первый взгляд строку поэта-классициста. Это — стих о творчестве.
Начал читать монотонно:
— Октябрь уж наступил — уж роща отряхает...
Как скупы и рассчитаны его жесты! Одна рука призывно вскинута, другая в кармане, вот обе сложил на груди; снял очки, взхмахнул ими, вновь надел. К микрофону на стойке ни разу не прикоснулся. (Так же никогда не прикасался к микрофону великий Аркадий Райкин.) Зачем? Это всего лишь техническое приспособление, а не реквизит вечера высокой поэзии.
— ...Как, вероятно, вам чахоточная дева
Порою нравится. На смерть осуждена... на смерть осуждена...
Артист растерялся: забыл текст! Извиняется перед залом:
— Редко, но бывает: забудешь строку и — ступор, простите. «На смерть осуждена... осуждена... »
