он памятью Анастасии любезен, а нам - добродетелью его батюшки-митрополита.
Ефрем упрямо мотнул головой.
- Он молод, неразумен, к тому ж Филарет у Тушинского вора служил.
- Тогда, могет, Богоданный посланник? Мыслю, коли выберем его, Заступница небесная укроет Русь своим незримым покровом, и прекратятся наши беды.
- Сумлений много, - вздохнул святитель. - Слыхал, ты его на своем дворе держишь? Чудеса, сказывают, вокруг чада происходят?
- Воистину, Владыко. "А коли выберут Петрушу, так я при нем как-нибудь пристроюсь".
- Сам хочу их видеть, - решительно сказал Ефрем. - А то казаки кричат, мол, подложное дите-то. Они, окаянные, к своей воле нас хотят наклонить, а сами-то и не ведают, кто им более любезен, Черкасский аль Трубецкой. А ноне и вовсе один помирает, другой опорочен. Ты вот что, Федор Иваныч, как диво какое учинится, без оплошки за мной посылай. Помнишь, поди, я на Крутицком подворье стою.
Шереметьев задумчиво кивнул, явно думая о чем-то своем.
- Куды ты, Иван?
- К Дмитрию Тимофеичу, куды ж еще-то.
- Неможно к нему, помирает князь, сам же ведаешь.
- Гиль>[10], - Иван, высокий худой детина с жиденькой бороденкой, писарь и доверенное лицо Трубецкого, нетерпеливо отстранил челядинца, преградившего ему дорогу, и толкнул низенькую дверцу.
Здесь, в бывших палатах Годуновых, в опочивальне, где на мягких перинах лежал князь, находились трое: лекарь, приказчик и личный духовник Дмитрия Тимофеевича. Они тихонько переговаривались, косясь на больного, который своей бледностью мог поспорить с сугробами за окном.
Услышав скрип открывающейся двери, Трубецкой с трудом приоткрыл глаза, увидел Ивана и тут же перевел взгляд на приказчика.
- Подите.
- Но как же, ба…
- Ступайте.
Все трое вышли, Иван плотно закрыл за ними дверь и шагнул к лавке, служившей Трубецкому постелью. Подтащил небольшую скамеечку, уселся и улыбнулся нетерпеливо смотрящему на него князю. Тот выглядел гораздо лучше, чем несколько минут назад.
- Все учинилось, как надобно, батюшка Дмитрий Тимофеич, - сообщил он и замолчал.
Приподняв голову, больной поторопил:
- Ну, сказывай же, Ванька, сказывай, чего годишь.
Расправив на коленях полы темно-синей ферязи с золотистой окантовкой, Иван начал:
- Нашел я Прошку Лопату, отца того Михайлы, коего за разбой на Волоцкой дороге поймали. Пришел к нему и сказываю: спасет, мол, князь Черкасский, хозяин мой, сына твово, коли подсыпешь Дмитрию Тимофевичу вот эту травку сушеную. И даю ему обычную ромашку, в пудру молотую. Прошка мялся попервоначалу, но потом сладили. А как ты выпил то вино-то, да притворился опоенным, так страшно и помыслить, что с ним учинилось.
