Важна для Трифонова проблема места? Важна. Но не драматична. Она решается сама собой. Москва — вот площадка, на которой естественно умещается для него мироздание. Драматичной проблемой является время. Время, которое все меняет, уничтожает, смывает, но вместе с тем и соединяет, хранит, смыкает. Невозможность забвения при неизбежности перемен — вот вопрос, над которым бьется Трифонов. Исчезновение как парадоксальный шаг к сохранению.
Есть ходовой прием в его публицистике… собственно, он работает и в прозе Трифонова, но в публицистике этот прием, так сказать, выделен в чистом виде: несколько обликов, одновременно живущих в человеке, несколько его ликов разного времени, спрессовавшиеся в нынешнем облике. Оборачивая этот прием на самого Трифонова, можно смоделировать следующее рассуждение: в нем разом продолжали жить — трехлетний мальчик, с трепетом глядящий, как грохочет трамвай по Бульварному кольцу, молоденький слесарь на оборонном авиазаводе, голодный студент Литературного института и маститый писатель…
И точно так же, как противоречивые слои пережитого времени спрессовываются в мире Трифонова в единый сложный пласт, — сам этот пласт, структура современной души, исследованная обратным зрением, — как бы расщепляется у него на стадии становления, на слои памяти и срезы истории. Современный «тихий интеллигент», вроде бы живущий бытом, на самом деле предстает у Трифонова как наследник и ответчик за всю историю русской интеллигенции, от самых ее корней. «Анатолий Иванович и Инна Петровна из блочного дома в микрорайоне Нагатино» — скрывают бездны в своей идейной и психологической генеалогии. Они опрокинуты в историю.
Здесь мы подходим к последнему пункту творческой эволюции Юрия Трифонова: к его повороту в историю. Он дал, этот поворот, не только роман о Желябове (читавшийся как жгучее произведение о современности), не только роман «Старик» (признанный одной из вершин трифоновской прозы и вехой в современной русской прозе вообще). Поворот к истории дал нам замечательные образцы трифоновской публицистики. Это «Тризна через шесть веков» — реквием героям Куликовской битвы; это «Нечаев, Верховенский и другие…» — своеобразная очная ставка современного интеллигента с Нечаевым. Я убежден, что эти трифоновские шедевры — и по мысли, и по глубине переживания, и по блеску письма, — достойны занять прочное и видное место в истории русской и советской публицистики. Копились силы — явились плоды.
