Он чуял: Епифания что-то скрывает от него. Нет, она не лжёт, однако её жизнь дополнена чем-то ещё, о чём он не знает, и потому она говорит, что счастлива. После того, что случилось в Чилигино, счастья быть не могло.
Тайна, которую скрывала Епифания, существовала не мыслезримо, не бестелесно, как душевная червоточина; эта тайна воплощалась во что-то обыденное, требовала времени, уединения и встреч. Такой тайной у баб бывает полюбовник, но, конечно, Епифания не имела полюбовника. Волей-неволей Семён заметил: Епифания порой подгадывает так, чтобы отлучиться с подворья в одиночку, уклоняется от его, Семёна, присутствия. Для чего она это делала? Для кого? Семён не пытался следить за Епифанией, не крался за ней по улицам, прячась за углами, не доискивался до сути того, о чём она молчала. Он был убеждён, что всё равно узнает.
И однажды ночью узнал.
Он проснулся, когда Епифания осторожно поднялась с лежака, накинула шубейку и вышла на улицу. Зачем? Дров хватало. Лохань для ночной нужды стояла в закуте. Ни скотина, ни птица не шумели, растревоженные лаской или хорьком. Разве что кто-то постучался в ворота?.. Семён тоже встал, но услышал приглушённые голоса прямо за дверью подклета.
– Ныне убежище наше на Керженце, – звучал мужской голос. – Тамо по лесам доброе множество скитов учинилось – Оленёвский, Корельский, Комаровский, и первый из них – Шарпан. Учителя – все чистые адаманты.
– Далеко от Тобола до Волги, – робко отвечала Епифания.
– Ты с Онего досюда в кандалах дошла. Неужто своей волей до Волги не довлечёшься? Чрез Яик иди, тамошние казаки такоже наши. Ильбо чрез Весёлые горы – невьянцы с керженцами в духовном общении укреплены.
Семён понял: Епифанию подбивают бежать из Тобольска на Керженец. Раскольщицкий мир – вторая вселенная; он всюду, он невидим, но всё опутал заповедными тропами; у него везде свои люди и свои пристанища. И здесь, в Сибири, огненной гибелью Чилигиной деревни ничего не закончилось. Упрямые тобольские раскольщики отыскали Епифанию, что уцелела в чилигинской гари, и вновь раздувают в ней угасшие угли.
– На Керженце знатный девичий скит прославлен, его мать Голендуха утвердила. У Голендухи тебе рады будут, сестрица.
Голос раскольника был пугающе знаком Семёну.
– У меня душа истязается, батюшка, – услышал Семён слова Епифании. – Мне покаяние не поможет.
– А я и не каяться тебя зову. На Керженце скоро пламя запылает. Тамо нижегородский архиепископ Питирим дьяволовой серы надышался и войной идти готов. Он всё сожжёт. Все скиты. Грядут великие гари. С Керженца много Кораблей взлетит. Восходи на любой, сестрица, а мы тебя ждём. Всё наверстаешь, родная моя, чего здесь упустила. Твоя печаль не потеря.
