Две книги о войне | страница 71



Что это за процессия, Дмитрий Васильевич? — спросил я у Вознесенского.

Тот взглянул во двор и усмехнулся:

Повели голубчиков!

Что это за «голубчики»? Куда их ведут? . .

Процессия дошла до ворот, тут казах повернулся к

провожающим и пригрозил им винтовкой, и я увидел сквозь частокол: моряк и медицинская сестра с запла­канным лицом пошли серединой улицы, как настоя­щие преступники.

Я думаю, что эта история тебя совсем не заин­тересует! — сказал Вознесенский, взяв с доски ферзя и подкидывая его в руке. — Вам, газетчикам, сейчас по­давай героический материал.

Да, это история, достойная Шекспира! — глубо­комысленно протянул ассистент, почесав затылок. Че­ловек он был малоприятный, и я не обратил внимания на его слова.

Ну, это не совсем так, — возразил я Вознесен­скому. — Лично меня многое интересует.

И зря, — сказал Вознесенский, прищурив левый глаз, не сводя взгляда с доски, перестав подкидывать в руке ферзя. — Сейчас нужна героика. На подвигах надо учить народ воевать. Эта война, батенька, будет тяжелой, и вы, газетчики, делаете большое дело, когда за героическим материалом лезете в самое пекло боя и достаете его.

Ну, а все же, что это за «голубчики»?

Самая обыкновенная история, — на этот раз не без раздражения вступил в разговор ассистент. — Он моряк, был тяжело ранен в бою, его из медсанбата эва­куировала сестра, в которую он, так сказать, влюбил­ся в дороге, дней пять пролежал в палате у майора Шварца, почувствовал себя лучше — здоровье у него дьявольское, перенес три операции — и решил, что в госпитале ему больше делать нечего, раны сами по себе заживут, лучше заняться любовными делами, заморо­чил девушке голову, она где-то нашла комнатку, и он сбежал к ней. Прожили они шесть медовых дней, их нашли, привели в госпиталь, ему сделали перевязку, а сейчас повели в трибунал. Вот и вся проза жизни, если из этой истории выкинуть возможную долю поэзии.

Но меня этот моряк заинтересовал с профессио­нальной точки зрения: боже, что за железный орга­низм! .. — Вознесенский развел руками и откинулся на спинку плетеного кресла.

И тут только, при словах «железный организм», я невольно воскликнул:

Да ведь это же, наверное, пулеметчик Никита Свернигора!

Не то Свернигора, не то Вернигора, а может быть, даже и Перевернигора! — Вознесенский улыб­нулся: — В Киеве у нас во дворе жил бондарь по фа­милии Чутьжив!..

Прошу, Дмитрий Васильевич, ваш ход, — ска­зал ассистент, сердито посмотрев на меня: я им мешал играть.