Что это за процессия, Дмитрий Васильевич? — спросил я у Вознесенского.
Тот взглянул во двор и усмехнулся:
Повели голубчиков!
Что это за «голубчики»? Куда их ведут? . .
Процессия дошла до ворот, тут казах повернулся к
провожающим и пригрозил им винтовкой, и я увидел сквозь частокол: моряк и медицинская сестра с заплаканным лицом пошли серединой улицы, как настоящие преступники.
Я думаю, что эта история тебя совсем не заинтересует! — сказал Вознесенский, взяв с доски ферзя и подкидывая его в руке. — Вам, газетчикам, сейчас подавай героический материал.
Да, это история, достойная Шекспира! — глубокомысленно протянул ассистент, почесав затылок. Человек он был малоприятный, и я не обратил внимания на его слова.
Ну, это не совсем так, — возразил я Вознесенскому. — Лично меня многое интересует.
И зря, — сказал Вознесенский, прищурив левый глаз, не сводя взгляда с доски, перестав подкидывать в руке ферзя. — Сейчас нужна героика. На подвигах надо учить народ воевать. Эта война, батенька, будет тяжелой, и вы, газетчики, делаете большое дело, когда за героическим материалом лезете в самое пекло боя и достаете его.
Ну, а все же, что это за «голубчики»?
Самая обыкновенная история, — на этот раз не без раздражения вступил в разговор ассистент. — Он моряк, был тяжело ранен в бою, его из медсанбата эвакуировала сестра, в которую он, так сказать, влюбился в дороге, дней пять пролежал в палате у майора Шварца, почувствовал себя лучше — здоровье у него дьявольское, перенес три операции — и решил, что в госпитале ему больше делать нечего, раны сами по себе заживут, лучше заняться любовными делами, заморочил девушке голову, она где-то нашла комнатку, и он сбежал к ней. Прожили они шесть медовых дней, их нашли, привели в госпиталь, ему сделали перевязку, а сейчас повели в трибунал. Вот и вся проза жизни, если из этой истории выкинуть возможную долю поэзии.
Но меня этот моряк заинтересовал с профессиональной точки зрения: боже, что за железный организм! .. — Вознесенский развел руками и откинулся на спинку плетеного кресла.
И тут только, при словах «железный организм», я невольно воскликнул:
Да ведь это же, наверное, пулеметчик Никита Свернигора!
Не то Свернигора, не то Вернигора, а может быть, даже и Перевернигора! — Вознесенский улыбнулся: — В Киеве у нас во дворе жил бондарь по фамилии Чутьжив!..
Прошу, Дмитрий Васильевич, ваш ход, — сказал ассистент, сердито посмотрев на меня: я им мешал играть.
