Две книги о войне | страница 66



И со всякой работой справлялись?

Справлялся, работу я люблю. . . Потому-то на- — ши колхозники и оказывали мне доверие... Я их ни­когда не подводил! Да и самому приятно, скажу я вам, когда справишься с незнакомой работой...

С Дрожжиным мы беседовали долго. Он рассказал о своей семье, прочитал письма от братьев, о прошед­ших боях поведал, пока не решился сказать:

Вот братва спорила насчет счастья. Правда, мно­го наговорили лишнего? .. У каждого счастье по-сво­ему складывается в жизни. Что, не так? И я счастлив, к примеру. Для меня наивысшее счастье — это оправ­дать доверие народа, приносить пользу общему делу... Вот работу люблю незнакомую, беспокойную. Еще люблю читать! Это уж прямо страсть моя. Без книг мне и жизнь не в жизнь. Дома у меня библиотека не хуже районной.

Мы заговорили о Льве Толстом. Толстого он знал и очень любил.

Над нами виднелся небольшой просвет голубого не­ба, дальше простирались темно-синие облака. Прибли­жался рассвет летнего дня, хотя ночь черная и не на­ступала.

Темно-синие облака раздвигались все дальше и даль­ше, исчезая на горизонте, и небо посветлело, когда по голубизне небосклона вдруг точно прошлась рука неве­домого художника, оставив за собой легкий мазок

светло-розовой краски. Такой же мазок вдруг неожи­данно появился на другом конце неба, на третьем...

Пора вставать, — сказал Дрожжин и стал тря­сти «мечтателя» за плечо.

Тот хотя и приподнялся со своего ложа, но никак не мог раскрыть сонных глаз.

Спал бы лучше, — сказал Дрожжин.

Темно-синие облака стали белеть. Они белели и та­яли на глазах, и голубое небо раздвигалось все дальше и дальше, пока в просвете облаков не появились тем­но-малиновые мазки и облака, не успевшие исчезнуть на горизонте, стали окрашиваться в малиновый цвет. Потом на небе появились светло-зеленый, фиолетовый, красный и другие цвета. Все краски на некоторое вре­мя как бы застыли, и небо показалось замерзшим, по­сле чего началась огненная вакханалия на востоке, все краски безжалостно были стерты кистями фантастиче­ской величины, и под неистовое щелканье соловьев и кукование кукушки стало всходить солнце.

«Мечтатель» протер глаза, стал наблюдать за не­бом. Лицо у него было по-детски счастливое.

Я спросил у него, как это он, художник, попал в ездовые.

Он повременил с ответом, шагая взад и вперед по поляне, все обозревая небо...

Живопись — смысл жизни и мечта моя, — на­чал он свой рассказ. — Ездовые вот шутят, называют меня мечтателем! .. Хотя я и рисую всерьез, участво­вал во многих выставках, обо мне уже есть определен­ное мнение среди художников, да и являюсь я членом Союза художников! Но я молод и мечтаю о настоящем искусстве! О правде искусства! .. Она, эта правда, дает­ся трудно, приходится все время искать, учиться у жизни, учиться у классиков, переделывать и перепи­сывать одну и ту же вещь много и много раз, бросать начатую работу, приниматься за новое полотно... И вот проходит время, тебя обгоняют, товарищи твои уже написали десятки картин, некоторые из них осо­бенно и не задумываются над работой, пишут себе и пишут, и все это гладенько, и ровно, и грамотно, ска­жу я вам; но все это — обыденное искусство, в их кар­тинах нет того вечного искусства, что делает картину