Солдатик опять стушевался, так как моя реплика относилась в равной мере и к нему.
— Да, ладно… — произнёс он через некоторое время. Я стал рассматривать камеру. Собственно, сидел в ней уже второй раз. В августе прошлого года залетал сюда за нечищеные сапоги. Тогда меня вытащили через два часа после задержания. Теперь, чувствуется, так легко не отделаться.
Камера маленькая, по периметру два на два метра, метра три в высоту, одно маленькое окошечко у потолка зарешёчено стальными прутьями, над окном — круглосуточно горящий фонарь. Стены покрыты цементом, который образовал такой неприятный пещерный рельеф, что становилось жутковато. Цементные наплывы окрашены извёсткой, поэтому солдаты после задержки долго отмывают от формы белые пятна.
Дембель встал со скамейки и подошёл к двери.
— Семь часов пятнадцать минут, — произнёс он. — Вон, видишь в щёлку видно настенные часы.
Я развалился на скамейке, подложив под голову аккуратно свёрнутый китель.
— Коля, спокойной ночи! Делать нечего, буду спать.
— Давай, Дима, покурим, — предложил дембель, так как он уже сутки сидел и спать ему не хотелось.
— Я бросил курить.
— Чёрт! А у меня и спичек нет.
Я развернул китель и стал рыться в карманах. За подкладкой завалялось несколько спичек.
— Ладно, Коля, выручу тебя. Держи.
Дембель достал из внутреннего кармашка мятую папироску, кусочек чиркаша и стал громко кашлять, при этом зажигая спичку, так, чтобы из-за кашля её не было слышно. Дело в том, что в задержке курить строго запрещено, а сутки сидеть без перекуров просто невыносимо. Поэтому солдатики, зная, что попадут сюда, прячут сигареты в одежде, разрывают спичечную коробку и отдельно складывают в кармашки формы спички и чиркаш. При таком хранении спички обнаружить трудно.
В камере воцарилось молчание. Коля сидел на корточках, нервно вытягивал дым из папиросы и очень осторожно выпускал его через нос, при этом часто оборачиваясь, он заглядывал в щель между косяком и металлической дверью. Дембель волновался, как бы начальник патруля не учуял, что в камере кто-то закурил. Я пытался уснуть, то и дело поправляя свёрнутый китель под головой, разглядывал стены, пробовал вспомнить что-нибудь приятное, но тщетно — сон не приходил. Дембель докурил папироску до половины, оторвал обслюнявленный кончик и протянул её мне.
— Покури! Я по твоим глазам вижу, что хочешь.
Я сел и взял протянутый мне чинарик. Сделал это скорее подсознательно и спохватился только тогда, когда в мою изголодавшуюся по табачному дыму глотку влетело несколько затяжек. Тут же по телу моему побежали мурашки, в голове помутнело, и меня повело вбок. Тем не менее я встал, шатаясь приблизился к стенке, раздавил папиросу ногой и, аккуратно свернув её пополам, засунул в дырочку между наплывами цемента.
