В своей комнате она расставляла их с любовью, и казалось, самая дорогая игрушка становилась в ее руках какой-то волшебной, а дешевая – совершенно бесценной.
В памяти воскресли воспоминания годичной давности, когда я собирала в коробки ее вещи. У меня рука не поднялась их выбросить – ведь когда Тиффани очнется, то не простит мне потери игрушек.
Я точно вспомнила, как горели мои пальцы, пока старалась сложить в одну коробку все максимально компактно. Просто тогда это казалось проявлением стресса, и ничего кроме. Сейчас же виделось в ином свете – уже тогда я чувствовала в игрушках артефакты, но только не поняла этого.
– Ну, и что мне с этим теперь делать? – раскрыв коробку, спросила себя я.
По логике вещей я могла бы предположить, как работали те предметы, что сделала сама. Все казалось максимально простым – пожелала Герберту в сердцах научиться чувствовать, и запонка заработала примерно в этом направлении.
О чем я думала чаще всего, чистя зубы? Да о чем угодно, начиная о том, что моя жизнь скатывалась в пропасть, заканчивая тем, что ее пора выбросить, но все из головы вылетало купить новую. То же самое с расческой…
А вот о чем думала Тиффи, ухаживая за своей коллекцией, я даже представить не могла. Вполне могло статься, что, переживая подростковые трудности и обиды, сестра наколдовала опасных артефактов в милой оболочке.
Рука сама потянулась к визофону, чтобы набрать номер Герберта, потому что больше мне было не к кому обратиться по такому вопросу.
Видимо, не судьба ему никогда меня больше не видеть.
Пятый терся о ногу и мурчал, а я смотрел на кота и пытался расшифровать свои чувства к питомцу…
Привязанность? Привычность? Нежность? Любовь?
Сколько я себя помнил, коты всегда жили с моим отцом, а позже и со мной. Будучи полностью лишенным чувств инкубом, я воспринимал животное как очередную привычную необходимость.
Пятый был приятным на ощупь, вечно ластящимся, а главное – не думающим. Он давал ту странную иллюзию замены людского тепла, которого инкубам порой так не хватало.
Я только сейчас это понял, когда спектр чувств стал шире и ярче.
Подобным мне действительно не хватало тепла, обычного человеческого, а может, и материнского, которого мы лишались едва ли не с рождения.
Мне было десять, когда умер старикан Четвертый, и всю неделю, пока не принесли маленького Пятого, мне было физически плохо. Я хорошо помнил те ощущения, и это было странно.
Зато с появлением нового питомца, пусть глухого, сразу полегчало. Его дефектность – плата за долгие годы, которые должен был прожить кот. Чуть позже в спецификации от генетиков я прочел, что расчетное время жизни Пятого около тридцати лет, но если где-то прибыло, значит, где-то должно убыть…
