Закрученные усы черных жилетов склоняются и почти шепчут с нежным обещанием рая:
-Чаю?
Чаю, чаю, и поскорее, потому что сверху, из-под купола снова просачивается холодный космос одиночества, и только чай, и журчащий фонтан, и нарочно запутанная золотая вязь на черном коленкоре защитят этот картонный домик раскрашенного игрушечного Востока и всех, кто в нём, от большого ехидного мира, чересчур требовательного, как учитель чистописания.
Лубочный Антар с круглыми глазами упрямо скачет на чёрном коне по нежно-салатовой пустыне. Петруня интересуется:
--Это кто, Андрюш?
--Это Антар, арабский Илья Муромец, жил в Йемене.
--Это ж далеко, Йемен, да?
-Порядочно.
-А почему тамошний их герой - в сирийской бане?
-Так везде же был один халифат.
--А... вроде как у нас. Ясно. А потом что?
--Распался.
--Ясно. Как "Битлз".
А вот и принцесса Абла, печальноокая возлюбленная Антара, на красном коне, на другой стене - вечно им скакать и не доскакать друг до друга...
Когда поблизости опять объявился чёрный жилет, Андрей спросил:
--Это у вас что - настоящий Ат-Тинауи или копия?
--Настоящий, месье. Абу Субхи. Подлинный.
Вот так. Жил человек в нищете, всю жизнь рисовал, и пылились его картиночки на чердаке, а как помер - оказался непревзойденным классиком. Везде человечество разводит пиросманщину. Знал бы ты, Петруня, сколько эти картиночки сейчас стоят.
Но петрунин мозг уже деятельно шествовал дальше.
--Что-то, Андрюш, после этой бани резко упало давление пива в организме.
Это была его неразменная острота.
--Не пивное у меня настроение, Петруня.
-Это так всегда спервоначала кажется. Брось червя сомнения!
Поздно, поздно, Петруня! Чай выпит, струны восьмиугольного фонтана, уставленного цветочными горшками, дрожат перед глазами, наигрывая андалузские аккорды, и это уже как будто совсем другой фонтан, без горшков, а за ним всплывает большое окно в стеклянную клетку a la Montparnasse, да и весь остальной угол улицы под названием "Нофара" с чужим, мопассановским, фонарём - в меру уродливое дитя искусственного парижского осеменения, хотя Салех Ахмад Рибат совсем не по-парижски выскакивает наружу из своей кофейни в одной полосатой рубашке под дождь - навстречу самым достойным гостям, и Абу Махмуд, а может, даже Абу Али Шахин, если еще не умер - последние сказители Дамаска, сидя на возвышении надо всеми, тянут бесконечную балладу о бесконечных подвигах того же Антара и великого народного героя Абу Зейда аль-Хиляли, то есть про то, как вырубают под корень царства, протыкают львов и увозят красавиц - и мало кто слушает, но голос скользит по лицам солнечным бликом, по мужским лицам, исключительно по мужским, других тут нет, разумеется...
