Жизнь никогда не баловала отца. Без каких бы то ни было поддержек извне, а чаще всего и вопреки внешним обстоятельствам, подобно мощному ледоколу, прокладывал он, дробя и сокрушая ледяные поля непонимания, а то и прямого противодействия власть имущих начальников от искусства, свой единственный и неповторимый путь в русской культуре. Он, как солдат особого назначения, ни разу не покинул поле боя. И вдруг нелепый, ничем не оправданный зигзаг судьбы отделил его от мира унылыми больничными стенами. И неукротимая энергия былинного богатыря, любимца нации, ее символа замкнулась в пропавшей камфарой и эфиром палате. В самый момент стремительного рывка.
Мне кажется, первые дни отец не совсем понимал происшедшее и продолжал жить, как это говорят, "по накату". Все хорошо, все прекрасно, еще немного - и закончится эта ерунда, он возвращается домой, и - за дело. Фильм - это главное. Но иногда мне чудилась некая печаль в задорно-деловом взгляде отца. А иногда тоскливо сжималось сердце - вдруг он знает все?! Знает и таким вот образом поддерживает нас?
Я хорошо понимал: надо что-то делать. Фильма, которым жил отец, теперь никогда не будет. Нужно было переключить его неукротимую энергию... да, переключить. Но на что? Есть ли достойная замена?
И вот в таком состоянии я находился даже не помню сколько - день, два, неделю? Горе, одиночество, бессилие, все было как под давлением, закрыто, завинчено. Этот малопонятный процесс продолжался и ночами: что же, как же, почему, за что?.. И не выйти никуда из этой камеры смертника. Покрываются пылью на домашних стеллажах видавшие виды охотничьи ружья, словно затягиваются прощальным дыханием хозяина.
А потом звонок из больницы. Расстроенный голос отца:
- Знаешь, ты принеси там "Мукузани" и орехи, после этих облучений, говорят, кровь восстанавливают. Такая вот получается ерунда...
Принес и "Мукузани", и орехи. Сидим, разговариваем... Чувствую - нить беседы ослабевает, отец рассеян. Что остается? Обсуждать прошлое? Но ведь тупиковая ситуация - будущего нет, настоящее неопределенно и болезненно. Что-то приходится недоговаривать, и оба это понимаем, и оттого на душе еще тяжелее.
Решение пришло неожиданно, и это было провидение. Да-да, провидение, другого объяснения нет. Глухая ночь, тяжелая бессонница... И вдруг я вспоминаю о книге, сопутствующей нам многие десятилетия. Мы купили ее в эвакуации, уже не помню где, но было это или в сорок первом, или в сорок втором году. Я даже представил, в каком чемодане она лежит, вместе с академическими томами Александра Сергеевича Пушкина. И бечевку представил, которой они перевязаны. Книга эта называлась "Дмитрий Донской", и написал ее прекрасный русский писатель Сергей Бородин. Словно бездна разверзлась четырнадцатый век, Сергий Радонежский, митрополит Алексий, Дмитрий Донской, их духовная, нравственная чистота. И великое озарение, когда Сергий Радонежский поднял с колен порабощенное русское население. И зажглась спасительная звезда.
