С опозданием на множество лет Самчук теперь пытается в чем-то возражать своему единомышленнику и, словно между прочим, подчеркивает: «Я только слушал и молчал».
Но и здесь торчат ослиные уши националистического враля. Какой же смысл «молчания» в разговоре один на один, если тот же Самчук в уже упомянутой статье вопит на всю Волынь: «Единым нашим желанием является действенная помощь могучей армии Адольфа Гитлера в достижении намеченной цели». А цель арийских претендентов на «жизненное пространство» популярно изложена в монологе Вайса.
Возвратившись в Ровно, восхищенный первыми результатами «хозяйничанья» оккупантов, рыцарь продажного пера в поте лица пишет новые восхваления своим кормильцам, понуждает к этому же своих подчиненных. Однако в прославлении самого фюрера он не терпит конкурентов. Об этом идет речь даже в его теперешних воспоминаниях. Какой-то болван сдал для публикации в газете оду, посвященную «поднебесному орлу пану Гитлеру». Наивный стихоплет не знал, что вознесение до небес верховного параноика — это ответственнейшая задача и сердечнейшее призвание самого шефа-редактора. Конечно, ода опубликована не была. Теперь этот случай Самчук пытается использовать как свидетельство своего «протестантства».
Но все же «стихийным» одописцам тоже остался субъект, в честь которого они могли публиковать свои многословные вирши в газете «Волынь». Этим «субъектом» был сам Влас Самчук. Он до сих пор бережет один из подобных «псалмов», который так и назван: «Вам, пан Самчук!» В этом творении есть и такие «пророческие» слова:
Наилучшего желаю вам,
творцу «Марии» и «Волыни»,
труды прекрасные писать,
чтобы звучали в Украине…
Не будем говорить о жестокой ошибке этого «пророка». Никаких «прекрасных» трудов Самчука на Украине никто не знает и знать не хочет. Но в то время и виршеплет наверняка плеснул маслица в маниакальное стремление Самчука расширить свою «деятельность» на всю Украину. В особенности тянуло эту продажную душу в Киев. Хотя, правда, он жутко (и небезосновательно) боялся советских людей, вынужденных остаться на оккупированной территории. В Ровно его безопасность надежно берегло недремлющее око гестапо, но и здесь в каждом закутке ему мерещилась большевистская засада. Он с перепугу пишет, что даже среди церковных деятелей были «два епископа, присланные при большевиках Москвой, которые остались здесь и, как говорили, были ушами и глазами НКВД». Мерзавец замечал, что на Волыни вспыхивает огонь, от которого затрещит шкура и зеленых и желто-голубых гадюк. Что же касается Киева, который он называет своей «мечтой, сном, фата-морганой», так там вовсе потерялся бы покой и сон труса. Ведь оттуда, вспоминает «храбрый» певец вермахта, все время доносились слухи о том, что там в «темноте бродят стаи советских агентов».
