— Ну, земляк, хочу поручить тебе эпизодическую роль Фиорелло в «Севильском цирюльнике».
Для меня это было неожиданностью. От его слов перехватило дыхание:
— Я еще не дорос, Борис Аркадьевич...
— Не прибедняйся. Я советовался с главным дирижером Евгением Михайловичем Вигорским. Он отнесся положительно. Так что готовься, — дружески улыбнулся мой опекун.
Перед премьерой меня охватил страх. Я стоял у кулис, подтанцовывая от волнения. Помощник режиссера успокаивал всех: «Тише, товарищи, тише». Когда я выбежал с ватагой артистов и вместо слов: «Тише, без говора и всей толпой следом за мной» пропел: «Тише, товарищи, тише товарищи, следом за мной», — ни дирижер, ни режиссер не заметили моей словесной накладки.
Вечерняя беседа
Вечером, когда мы вернулись в зону, дверь комнаты Алексея Яковлевича Каплера приоткрылась.
— Товарищ Фиорелло, — подшучивая надо мной, сказал он, — раздевайся и заходи в мою обитель.
У Каплера сидел наш дневальный Соломон Львович Генфельд, в свое время профессор Института красной профессуры в Москве. Умный, ироничный, смешной в своих суждениях. У нас в бараке его называли Спиноза. Когда вышел труд Николая Яковлевича Марра «Новое учение о языке», «всезнающий языковед» Иосиф Сталин подверг его уничтожающей критике. Спиноза написал письмо Сталину в защиту академика. За это Соломон Яковлевич получил 10 лет, и его отправили в исправительно-трудовой лагерь на «перековку».
— Заходи, Володя, не стесняйся. Отметим твою премьеру, — пригласил Каплер.
Небольшой столик был уже сервирован.
— Начал ты свою сцену бойко, в хорошем темпе. Только я не понял, какие такие товарищи в средневековье? — рассмеялся Алексей Яковлевич.
Разлил по стаканам разведенный спирт. Выпили.
— Меня все знают как сценариста. Но мало кто знает, что когда-то я был актером-эксцентриком. Перед выходом на сцену волновался... Выезжал на трехколесном велосипеде, делал кульбиты. Нос загорался красным светом, из ушей шел дым. Загримировавшись под рыжего, объяснял зрителям, что такое теория относительности.
— Зритель, наверное, от восторга плакал, — съязвил Соломон Львович.
— Зрители возмущались, освистывали, поднимались с мест. Я мнил себя незаурядным актером...
— Люся (так называли Алексея Яковлевича его друзья), когда же вы стали приличным человеком?
Алексей Яковлевич расхохотался:
— Когда понял, что не рожден актером. Разочаровался и укатил в Одессу-маму.
— Люся, признайтесь честно, когда вы писали сценарий о Ленине, вы делали это по зову души?
