Стоящие рядом несколько офицеров (один — в кителе оберста) переглянулись и закивали друг другу. Но, видимо, чему-то своему.
Обернувшись, Димка увидел, что Лёшка лежит на полу, а Максимиллиан молча и сосредоточенно бьет его толстыми ногами. Его никто не останавливал. Женщина в драповом пальто сказала: "Warum hier?" и брезгливо отвернулась. Другие наоборот, обходя, приговаривали:
— Gut gemacht! Russische sklaven mussen ordnung lehren! (Очень хорошо! Русских рабов нужно учить порядку!)
Кто-то даже со смехом обронил:
— Pferd ist tot.
— Bolivar wird nicht mehr zwei tragen, — поддержал его щуплый человек в очёчках непонятной для Димки фразой.
Лёшка прикрывал руками голову и, подтянув колени к животу, молча принимал удары. Даже не вскрикивал. Димка хотел ринуться ему на выручку, наверное, заработав этим неделю или две карцера, но сначала не решился, а потом уже стало поздно, потому что Максимиллиан устал.
— Aufstehen!
Лёшка послушался команды выдохшегося хозяина и поднялся. Неожиданный тычок кулаком в нос у Максимиллиана получился удачным — кровь так и брызнула.
— Gut, — удовлетворился Максимиллиан.
Улыбаясь, он подбежал к Вилли и потянул приятеля поближе к барьерам, рассказывая про асов-героев Вильгельма Батца и Герхарда Баркхорна, которые вот-вот догонят по количеству воздушных побед Эрика Хартманна, а Лёшка остался стоять, высоко запрокинув голову и прижав ладонь к подбородку, чтобы не накапать.
— Dietmar, sieh mal! — одёрнул Димку Вилли.
И тому пришлось послушно отвернуться к темпораме.
Воздушный бой его не заинтересовал. Возможно, потому, что сюжет был похож на танковый. Только здесь сражались "Messerschmitt Bf.109" и "ЛаГГ-3" и всюду было небо, расчерченное перьями облаков. А, возможно, из-за того, что он переживал за Лёшку и ненавидел Максимиллиана, который, забыв обо всём, с открытым ртом изучал темпораму.
А если бы его ногами?
Нет, не было ничего интересного ни в строчке пуль, раздирающих фюзеляж советского самолета, ни в радостно ухмыляющемся немецком пилоте. На фонаре кабины "мессершмитта" плясал кружок солнца.
Шмыгая носом, незаметно подошёл Лёшка.
— Как ты? — тихо спросил его Димка.
Лёшка дёрнул разбитой губой.
— Фигня. Макс не Олаф. Помнишь Олафа?
Димка кивнул.
Месяц назад у Олафа убили какого-то родственника на северном фронте, и он всю свою боль выместил на приютских. Лёшке тогда досталось больше всех, потому что он вздумал сопротивляться. Хотя как сопротивляться разъярённому скандинаву, который расшвыривает детей по палате, добавляя каждому удар кулаком или пинок обутой в тяжёлый сапог ногой? И не пожалуешься — фрау Доггель считала, что любое наказание приносит обитателям "Химсдорфа" исключительную пользу. Поэтому они и сносили все удары беспрекословно, не кричали, стонали и ревели тихо. Один Лёшка ударил Олафа в ответ.
