матери весть, — пропали в душе родитель, стыдливость,
страх: не сдержавшись, она дом полнит, безумица, страшным
воплем и тут же сама, покров на груди раздирая,
перед отцом признаться спешит; но зачем побудила
боль к добровольной — увы! — как вымолвить? — гибели черной?
Поздно вспомнив жену, ты — страшной смерти утеху.
Феб, чудовище шлешь; в Ахеронтовых безднах на ложе
было зачато оно Эвменид: и ликом, и станом —
дева; но, вечно шипя, с макушки змея воздымалась,
600 темную ржавчину лба подобием ленты делила.
Эта язвящая месть, шурша ночною стопою,
в спальни взялась заползать, и свежие души под корень
с лона кормилиц срывать и окровавленною пастью
их пожирать, от скорбей отцовских весьма утучняясь.
Но — разъярился Кореб, оружьем и мужеством лучший:
он за собою увлек отобранных юношей, мощью —
первых, из тех, что жизнь легко меняют на славу.
Дева же, опустошив обиталища очередные,
шла к двоепутью ворот
[94]: двоих привязала младенцев
610 сбоку и, скрючив персты, в живые тела их впивалась,
около нежных сердец согревая железные когти.
Оной навстречу — венцом окруженный мужей приближенных
юноша встал, смертоносный свой меч под крепкие ребра
деве вонзил и, до тайников острием растревожив
блещущим недра души, Юпитеру глубей подземных
диво его возвратил. Мог всякий, приблизившись, видеть
смертью подернутый взор, и течь продолжавший из чрева
мерзкий поток, и грудь, густой оскверненную кровью, —
наших могилу детей. Инахийцы застыли младые:
620 радость, сменившая плач, велика, но опаслива все же.
Крепкие колья схватив (бессильная скорби утеха!),
стали безжизненный труп истязать и уродовать щеки
градом острых камней, — но гнев не могли успокоить.
С шумом кружася ночным, ее даже вы избегали,
стаи голодные птиц; а ярая псиная злоба,
пасти пугливых волков на нее, не касаясь, взирали.
Но на несчастных в сердцах из-за мстительницы, умерщвленной
роком, Делосец восстал: в тени высочайшей Парнаса
сев двувершинного, он, жестокий, с неправого лука
630 гибельный мечет снаряд, поля и жилища Киклопов
[95]гордые пламенем жжет, облаков одеянье набросив.
Гибнет сладчайшая жизнь: мечом своим смерть обрезает
нити Сестер и держит в руках захваченный город.
И на вопрос вождя
[96]: «За что? Чей гибельный пламень,
Сириус правит какой с эфира
[97] в течение года?» —
снова вершитель-Пеан велит кровавому диву
юношей в жертву принесть, которые казнь совершили.
Дух благородный, в веках по достоинству дня заслуживший
долгого, — ты не сокрыл недостойно святого оружья,
