Древнееврейская музыка и пение [современная орфография] | страница 54

. «Пусть я уничижусь, отвечает Давид, но я все-таки буду играть и плясать Иегове». Подобный упрек со стороны Мельхолы немыслим, если бы пляска была священною принадлежностью культа. На основании слов Мельхолы некоторые[287] выводили даже совершенно противоположное мнение, что пляска пользовалась общим презрением у иудеев, даже вне культа, хотя это положение не вытекает из хода библейской речи. Из слов Мельхолы видно только, что в ее глазах царю неприлично было в присутствии толпы в торжественной процессии производить, как говорит автор пола Мельхолы, des cabrioles un peu trop lestes[288]. Итак пляска Давида пред ковчегом была личным выражением живой радости и темперамента Давида и была возможна только за стенами храма, в процессиях, поскольку они были не только религиозными, но и гражданскими празднествами. Именно этот двойной характер ветхозаветных празднеств религиозный и гражданский мог служить поводом считать пляску, служившую собственно выражением гражданской радости, частью и религиозного культа.

Другим фактом присутствия пляски в ветхозаветном культе считают древнее описание праздника кущей, о котором у евреев сложилась пословица: «кто не видел веселья дома Haschiavah (места, где черпалась вода в день праздника), тот не вкушал настоящей радости в своей жизни». Вот как описывает талмуд[289] это празднество. «Когда приходил к концу праздник, все собирались пред домом Haschiavah; каждый нес ветвь миртовую, и пальмовую, к которым привязывались лимоны. Самый дом Haschiavah представлял четыре канделябра 25 метров высоты, на вершине которых стояли вазы, назначенные для жертвенного возлияния; это были небольшие башни или маяки, обставленные каждый четырьмя лестницами. Четыре молодых кандидата в священство, держа в руках сосуды с маслом, каждый в пятнадцать литров, всходили по лестницам и выливали масло. Из старых поясов священнических наскоро делали фитили и зажигали масло. Кроме этих четырех больших огней, башни были обставлены множеством мелких огней, так что во всем Иерусалиме не было дома, который не был бы освещен огнем дома Haschiavah. Между тем начинались игры и песни. Священники и левиты пели гимны Иегове и вся толпа направлялась к дому Иеговы. Четыре благочестивых и известных добрыми делами еврея плясали с зажженными факелами, воспевая св. гимны; левиты делали тоже и Иерусалим оглашался беспрерывно звуком кинноров, невлов, кимвалов, труб и других музыкальных инструментов. В момент, когда достигали пятнадцатой ступени лестницы, отделяющей двор женщин от двора мужчин, левиты останавливались и снова пели. При первом пении петухов, два священника, стоя в воротах верхних, трубили в трубы разные священные формулы. Затем оборачивались на минуту к востоку, потом опять оборачивались к западу с словами: «отцы наши некогда обращали спины к дому Иеговы, а лице к востоку, повергаясь перед солнцем, но мы обращаемся к Богу, к Нему устремляем наши взоры». В этом рассказе много замечательного: 1) процессия совершается среди иллюминации; 2) народ идет рядами в двух отдельных массах мужчин и женщин, чтобы, как замечает талмуд