Лида, опустив глаза, смотрела в гроб, на холодное и строгое лицо Корыткова. И, сдерживая слезы, она уже верила Ивану, что Кожуриха хоронит не застенчивого юношу, написавшего в газету свою первую заметку, а крупного борца, слава о котором не
померкнет.
После похорон Иван организовал нечто вроде демонстрации: с кладбища все
возвращались к сельсовету под траурным красным флагом. Плечом к плечу с
Москалевым шли могутный старик и девушка в черной шубейке. В сельсовете началась
запись в колхоз.
На другой день, когда Иван и Лида возвращались в Новосибирск на жесткой лавке в
поезде, молчаливые и чуть отчужденные, он вдруг сказал, удрученно цыкнув губами:
‐ Да‐а, коммуну так и не удалось организовать. Напортачили эти головотяпы. Ну, да
ладно, пусть будет артель, попривыкнут ‐ и до коммуны дойдут.
Он замолчал, упершись затылком в вагонную перегородку, уйдя лицом в тень от
верхней полки.
Лида и восхищалась хваткой Ивана, который смерть Корыткова повернул в пользу
колхоза, и негодовала нанего. Такое напряжение он вынес, даже потемнел лицом, и
сейчас в тени от полки кажется, что под скулами у него провалы‚ ‐ но будет ли прочным
колхоз, созданный таким вдохновенным порывом? Но тут же она подумала: «Может
быть, прав Бобров ‐ разве хватит сил разъяснять поодиночке миллионам людей? »
‐ Зачем ты Ковязина и Боброва арестовал? ‐ спросила она. ‐ Что‐то мы легко людей
сажать стали. Неужели ты считаешь, что они враги? Они просто дураки.
‐ Дураков тоже сажать надо‚ ‐ проворчал Иван.
‐ Ковязин боялся показаться в окружкоме без колхоза. От кого это зависит?
‐ Прекрати! ‐ сказал Иван. ‐ Не согласна ‐ пиши в газету, а нудить перестань.
У него появилась привычка грубить, когда он не котел слушать упреков; отрежет вот
так и замолчит надолго, И холодно станет около него.
Лида с упрямой насмешкой продолжала:
‐ Я бы не писала в газету, а дала бы карикатуру: секретарь окружкома под ручку
ведет мужика в ворота с надписью «Колхоз», а сзади этого мужика в шею толкает туда же
представитель окрисполкома.
Иван с досадой проговорил:
‐ В ГПУ, что ли, на тебя заявить?
За перестуком колес не был слышен дремавшим соседям этот тихий семейный
разговор.
II
Василь, кому говорят! Пойдем до дому, ‐ глухо бубнила из‐под шали бабушка,
‐ Поморозимся.
Вдавливаясь в снег лыжами, Вася изо всех сил перебирал ногами, и ему казалось, что
несется он со страшной скоростью. Было жарко ‐ в валенках, в шапке с опущенными
ушами, в толстом шарфе, который был туго обмотан поверх поднятого мехового
