То, что делал Бобров, было чудовищно. Лида еще не отошла от радостных
впечатлений о недавней поездке в Устымку, где действовал двадцатипятитысячник, ленинградский рабочий. Была она и в Рубцовском округе, где создавалась первая в крае
МТС. Она видела, с каким доверием крестьяне ожидают весну, когда эмтеэсовские
машины впервые выйдут на обобществленные поля...
‐ Ага, все за, ‐ улыбнулся Бобров, ‐ улыбка у не то была хорошая, привлекающая.
‐ А ты за это (за) проголосуй‚ ‐ опять пробормотал старик, и в полной тишине
бормотанье старика услышали все.
Кого ревешь, Мокеич? ‐ спросил Бобров, и Лида не сдержала ухмылка, опустив
голову, чтобы не было заметно.
За полгода она успела наслушаться сибирского говора, в котором ревешь обозначало
и «кричишь», и «поёшь», и «говоришь», и даже ‹шепчешь», а «бежишь» заменяло и
«идешь», и «едешь», и «плывешь на лодке». А ужасные «чо», и «паря», и «однако», и
«кого» вместо «чего» звучали для Лиды как предел бескультурья, почти неприлично, как
матерщина.
‐ Давай проголосуем ‐ согласился Бобров. – Кто за вступление в коммуну, кто за
советскую власть и социалистическое строительство? Подымите руки!
В чадном воздухе, над неясной зыбью голов, поднялись тенями пять‐шесть рук.
Бобров долго молчал и, наконец, зловеще спросил:
‐ Всё? ‐ И сорвался в грозный рев: ‐ На саботаж сговорились? Вас всех в Нарымский
край надо, к белкам, зверями питаться.
‐ Народ боится‚ ‐ сказал кто‐то с укором.
‐ Кто боится ‐ может выйти‚ ‐ приказал Бобров.
Люди сидели неподвижно. Потом кто‐то встал по средине, заслонив Боброва, поднялись сидевшие у выхода. Дверь прерывисто запыхала паром, разнося морозную
свежесть, потом пар заклубился непрерывно, вся изба пришла в движение. Лиде стали
видны скамьи, кумач на столе, закоптелая лампа, неподвижно вытянутая фигура Ковязина
и Бобров, накрывший стол ладонями, подавшийся вперед, с ненавистью провожающий
взглядом каждого уходящего.
В сельсовете осталось человек пять кожурихинцев, в том числе девушка в короткой
черной шубейке. Она беспокойно и чутко вскидывала глаза на каждого, кто произносил
что‐либо или даже просто откашливался. Остались Бобров с Ковязиным да Лида со своей
выездной редакцией ‐ литсотрудником сельхозотдела Семеном Сенком и селькором
Иваном Корытковым, тоже местным жителем.
Все с Корыткова и началось. По его письму была отправлена в Кожуриху выездная
редакция газеты «Советская Сибирь». Селькор писал, что предсельсовета Жестев, до 1927
года твердозаданец, уменьшает зажиточным единоличникам план хлебосдачи‚ а
