«Чего рты поразинули сердился он про себя. ‐ Красно говорит, начитанная. Но и мы не
лыком щиты, и мы поучить сумеем».
‐ Так. Это неплохо‚ ‐ отчужденно сказал он, когда Лида кончила. ‐ Про Тараса
Шевченко правильно. Это мужик, революционер. Шиллер тоже, вроде, ничего. Против
тиранов боролся. Но вот про текущий момент у тебя нету. Как же так? Пьеску самим
требуется сочинить ‐ про дружбу мужика и рабочего, про хлеб и фронт. Разверстка у нас
неважно идет, а без хлеба голод задушит революцию. В наших руках тоже ее судьба: мы
самый хлебный уезд. Это понять надо.
Он сурово обходился с нею. Посылал в командировки по самым дальним волостям, а
потом не спал ночами. Брался курить, и было еще тошнее от двойной горечи ‐ в глотке и
на сердце. Как возвращалась Лида, так он бросал курить.
По ночам он выбирался из комнаты, где жил вместе с родителями, прокрадывался
мимо двери, за которой спала она, и стоял под ее окошком ‐ у родной хаты под окошком
стоял! За этой побеленной стеной был совсем другой мир, другой свет, совсем не для
него, полудеревенского парня.
Нет, он ее отвоюет! Он не отдаст ее ни профессору, ни учителю ‐ или кто там был у
нее до революции. Почему самая лучшая не может быть его? Он всего достигнет, для того
и революцию делаем. Все будет ‐ и ученость тоже.
Иван скрещивал руки на груди и отходил подальше, чтобы не постучаться в окошко.
Однажды затемно возвращались они вдвоем из укома. От обоих пахло махоркой. Ох, черти, и курят же! ‐ сказал Иван.
‐ Да, неприятно, ‐ отозвалась Лида.‐ Но ведь не запретишь, не танцклассы у нас, После многочасового гула голосов тишина томила. Она была нелепой и
несправедливой, потому что уком сейчас объявил ‐ согласно декрету рабоче‐
крестьянского правительства всеобщую мобилизацию и военное положение.
Плотно нахлобученное на городок черное звездное небо пригасило все звуки, все
огоньки на земле. И нельзя было представить, что в той стороне, над которой склонилась
Малая Медведица, горит и грохочет от выстрелов Тамбов, захваченный мамонтовской
кавалерией. Казалось, что если и есть где грохот и пожары, то они за пределами черного
свода. А в противоположном краю, где сияет у самого глазоема белая звезда, ‐ ощерилась
штыками и пушками Донская казачья армия, идет в наступление, пока еще тоже далеко за
этой звездой.
Чутким стал глаз и слух, и на всем теле будто оголились нервы, дотронулись
кончиками до тишины. Вот ‐ вот донесется за много верст слабый раскат орудий. Вот ‐ вот
