жильцы; им, губкомовцам да исполкомовцам, некогда было стряпать, да, признаться, и
нечего.
Только по вечерам становилось тут полюднее: на бумаге и шелках кипятили воду в
облупленных чайниках, и Елена Ивановна охотно поддерживала для всех огонь. Чаю не
было, заваривали желудевый кофе.
В полдень прибегали с работы Иван и Лида, и тогда вчетвером шли в губкомовскую
столовую. В дымном зале, за голыми столами без клеенок и скатертей, Елена Ивановна
видела всех соседей. Вот куда они бегали от кухни!
Каждому подавали бесплатно суп и кашу. Хлеб приносили свой, полученный по
карточкам. Партия как могла подкармливала своих работников ‐ ведь им‐то какой толк
был от свободы торговли, разрешенной мартовским постановлением ВЦИК? Иван и Лида
вместе получали в месяц 12 миллионов рублей. Этой зарплаты хватало на то, чтобы
прикупить на рынке хоть каких‐нибудь разносолов, хоть немного мучицы. Один
довоенный рубль равнялся теперь 20 тысячам новых и каждый месяц продолжал падать.
Если в эту пору приходил в столовую тот самый «удалый», звали его Сергеем
Шорниковым, он подсаживался к Москалевым.
Разогревшись от супа, Сергей расстегивал кожанку, и тогда на вылинявшей рубахе
поблескивал эмалью орден Красного Знамени. Сергей получил его под Перекопом.
Он все одолел и голод, и недели без сна, и Ишуньские укрепления. Но истощенное
тело не смогло превозмочь ноябрьской купели Сиваша. И вот теперь Сергей за обедом
иногда опускает ложку, выпрямляется и неподвижно сидит минуту, подрагивая бровями.
Он негромко покашливал, и были у него потные ладони.
С Лидой Сергей сразу стал на «ты», потому что оба были коммунисты, да и Елене
Ивановне он говорил:
‐Мамаша моя, душевный ты человек!
И только к Тане упорно обращался: «Вы». Когда выходили из столовой, он шел на
шаг позади. Тане казалось, стремился попасть с ней в ногу ‐ по‐красноармейски. А она
стеснялась оглянуться и нежно краснела. Лида как‐то сказала Ивану:
‐ ... Знаешь, он влюблен в Таню, и она, кажется тоже...
‐ Дай бог! Помаленьку разберутся.
‐ Ужасно! ‐ сказала Лида. ‐ Он отдал жизнь за советскую власть. Понимаешь? Он уже
отдал жизнь! Никого бы лучше не пожелала для Тани, но ‐ его уже нет.
‐ Это ты чересчур, возразил более оптимистичный Иван. ‐ Только вот трудно
выправиться в такой голодухе. Ему уход бы, молочко, масло. Я б хотел добавлять ему на
рыночное масло из наших миллионов, да ведь не возьмет. А будет с Танюшкой ‐ мы б ей
помогали по‐родственному, попробовал бы тогда отказаться!
