Теперь надо было постоять, прийти в себя, но я тотчас позвонила и приготовила
конверт со стихами и открытку с портретом Баста.
‐ Могу я видеть Василия Ивановича? ‐ кажется‚ спросила я.
Невзрачная горничная обратилась к двери, распахнутой в освещенную комнату, откуда доносились звуки рояля под неумелой, будто детской рукой:
‐ Василий Иванович, вас хотят видеть.
Он вышел сейчас же, и я поразилась, какая у него крупная фигура.
‐ Здравствуйте. Чем могу служить?
Слегка склонив белокурую голову, он ожидал ответа. ‐ Я пришла к вам… с довольно
странным...
Больше я не могла придумать ни одного слова.
‐ Пожалуйста, сюда, ласково сказал он.
Мы прошли в красивую комнату с накрытым столом. ‐ Прошу вас‚ Качалов показал на
желтый кожаный диван.
Я робко присела вместе с Качаловым, чувствуя, что я на вершине, за которой
пропасть. И только жадно глядела на такое знакомое и такое новое лицо. Я заметила, что
белая кожа попорчена гримом.
‐ Все же, чем могу служить?
‐ Я только... хотела видеть вас. Это... я посвятила вам стихи.
Я протянула конверт, прижимая к груди открытку. ‐ Очень вам благодарен‚ ‐ он
посмотрел подпись и стал складывать листки, но остановился. ‐ Или вы хотите, чтобы я
сейчас прочел?
‐ О нет!
Он положил стихи во внутренний карман пиджака.
Я встала и ощутила пожатие крупной теплой руки и вспомнила об открытке:
‐ Простите я еще хотела просить вас… Пожалуйста, ваш автограф.
Вы разрешите написать прямо здесь?‐ спросил он, проводя пальцем наискосок по
портрету своего Баста.
‐ Да.
Качалов ушел в другую комнату, скоро вернулся и протянул открытку.
‐ Вот, возьмите. Только я не промокнул, может растереться.
‐ Большое спасибо...
Я переступила порог и обернулась, медленно затворяя дверь. Я спустилась до
первого диванчика на площадке и, прижавшись в его углу, разрыдалась. Сквозь
прозрачные волны слез я видела смеющегося Баста с поднятым букетом и спокойную
надпись наискосок: «На добрую память. В. Качалов»
В этот вечер я бродила по Тверской и глядела на лица толпы ‐ бритые, бородатые, подкрашенные ‐ и горько думала: «Какие у вас тусклые очи! К каким целям тащитесь вы, какая жажда снедает вас?»
Мимо высоких домов, кричащих реклам, огненных окон рестораций двигались
хорошо одетые люди. Не моих Терновских крестьян напоминали они и не студентов. Мне
чудился Гриша чуть не в каждом молодом мужчине, а в старых, осанистых женщинах мне
виделась его мать.
В зеркальных витринах я видела свою несчастную фигурку в рыжей шубке, круглую
