Осенью в Ленинграде он с радостью перебрался в комнату на первом этаже, где жили всего шесть учеников, в том числе Мения. По вечерам собирались в располагавшейся на этаже общей кухне, пили чай, ели кубинский рис, черные бобы, которые время от времени готовила Мения. Вдобавок она научила их пить крепкий кубинский кофе, добавляя для вкуса дольку шоколада, и более изобретательно одеваться, ибо «купить в магазинах здесь ничего нельзя». Под ее руководством и наблюдением они с помощью черной ваксы превращали белые башмаки в черные, пришивали к ним спереди металлические пуговицы, «чтобы были похожи на заграничные». По выходным Мения с Рудольфом бывали у Волькенштейнов, ходили в кино или наносили визит эксцентричной старушке, с которой завели дружбу. Она была балетоманкой и каждое воскресенье варила для них суп в своей крошечной комнатке, где жила вместе с четырнадцатью кошками. Иногда Рудольф уговаривал Мению спеть или обучить его испанскому сленгу. Он всю жизнь, не стесняясь, им пользовался и никогда не забывал, сказав ей через много лет об одном балете: «Настоящая porqueria»>75.
В восемнадцать лет у Рудольфа не было ни одного серьезного романтического увлечения, и он еще не определил свою сексуальную природу. Хотя их с Менией часто видели обнимающимися и целующимися, отношения между ними были любовными, но не сексуальными. Мения помнит свое удивление, когда он однажды назвал ее Джиной Лоллобриджидой, увидев соблазнительную итальянскую кинозвезду в кино. «Почему ты назвал меня Джиной Лоллобриджидой?» — спросила она. «Потому что у тебя фантастическая грудь», — объяснил он. Фигура Мении оформилась за лето, и все мальчики, кроме Рудольфа, обращали на нее внимание. «Тогда я в первый раз почувствовала, как от Рудольфа идет что-то сексуальное, — признается она. — Он часто меня целовал, но я никогда не пылала к нему страстью. Мы признавались друг другу в любви, но я не хотела физической близости, и Рудик это понимал. Он говорил мне: «Ты еще маленькая. Закончим школу, поженимся». Я любила его за то, что таилось у него внутри».
Однако эти отношения были столь двусмысленными, что многим одноклассникам так и не удалось разгадать их характер. Однажды Никита Долгушин предоставил им одну кровать, когда все они ночевали в квартире его подруги Сони, пианистки в училище, на восемнадцать лет старше его>76. «Мы с Рудиком только смеялись по этому поводу», — вспоминает Мартинес. Они провели в этой кровати ночь, «но наши отношения были абсолютно невинными. Все, о чем хотелось говорить Рудику, — это танец, танец, танец».
