Яков Григорьевич встречает его на пороге изолятора. Пожав руки, коллеги принимаются за больного, и тут переводчик им уже не нужен.
Уколов, исхудавший, изжелта-бледный, с вымученной улыбкой подставляет под стетоскоп то один, то другой бок и переводит расширенный тоскливый взгляд с меня на старпома, со старпома на Якова Григорьевича.
— Пневмония травматика![6] — восклицает доктор.
Канадец, вынимая из ушей резинки, согласно кивает головой:
— Пнеумониа трауматика…
И оборачивается ко мне:
— Немедленно в госпиталь… Вставать нельзя ни в коем случае. Я вызову санитарную машину… И передайте коллеге, что я приятно поражен — в первый раз вижу на русском судне врача-мужчину..
Яков Григорьевич с удовольствием обсудил бы с ним эту и многие другие проблемы, но канадец торопится — мы опоздали на восемь часов, а у него в клинике назначена операция.
Через десять минут прямо к трапу подкатывает темная машина с красным крестом. Санитары в высоких форменных фуражках взбегают на борт. Носилки у них специально приспособлены для узких и крутых корабельных трапов, — когда они выносят Уколова, он лежит в них, как ребенок в пеленках.
Девушки отобрали для него стопку книг из судовой библиотеки, доктор снабдил запасом витаминов и пенициллина, товарищи записали на свой счет в судовой лавке пол-ящика конфет, по приказу капитана с камбуза выдали месячный паек мясных консервов и сгущенки.
Санитары с трудом пробивают дорогу по палубе.
— Выздоравливай, мы за тобой вернемся!
— Не падай духом на пол!
— Счастливо, Уколыч!
Когда носилки уже поднимают в машину, Уколов с усилием выпрастывает руку, поднимает над головой сжатый кулак.
У всех тяжело на сердце. Оставить своего человека, да еще больного, в чужом заокеанском порту…
Капитан и электромеханик Гарайс едут с ним до больницы.
На судне за хозяина остается старпом. В капитанской каюте — дым коромыслом. На столе опорожненная бутылка коньяку, закуска, два графина спирта, подкрашенного вишневым сиропом. Лоцмана уже нет.
При виде «благородного шерифа» он помрачнел и, сославшись на язву, пить отказался.
— Разве что ребят угощу! — подмигнув, согласился старик, когда мы стали его уговаривать. Это традиционное право лоцмана: хочет — пьет, хочет — в карман берет.
«Иммиграционные власти» пьют, но не пьянеют. Они попросили заполнить судовые роли по их собственной форме. Приходится переписывать!
Покончив с ролями, мы со вторым штурманом беремся за таможенные декларации на каждого из ста с лишним члена команды. Мехов? Нет… Золота? Нет… Сигареты? Мы пишем всем, даже некурящим, максимальную норму — десять пачек… Спиртные напитки? У капитана — пять литров спирта, у доктора в аптечке — пять. У остальных нет…
