Но никто не обращает на него внимания. Все ждут, что скажет стармех: без траловой лебедки траулер — это экскаватор без ковша. Ездить можно, работать нельзя.
Стармех не торопится. Лезет зачем-то на барабан, щупает руками серый излом чугуна; прищурив один глаз, глядит, насколько искривлен червячный вал. Медленно вытирает ветошью испачканные черные пальцы. И, заметив за спиной капитана старшего помощника Корева, как бы размышляя вслух, говорит:
— По инструкции такой ремонт положено производить в стационаре…
Значит, тащиться через океан с пустыми трюмами в порт.
Выдержав паузу, стармех оборачивается к капитану:
— Попытаться, однако, можно…
— Сколько надо времени на ремонт?
— Часов двенадцать, а то и сутки.
Матросы выходят из оцепенения. Говорят разом.
— Сварить стояк еще можно, — слышится тонкий голос Карпенка.
— Можно, так сваришь, — ловит его на слове стармех. Карпенок — лучший сварщик на судне.
Добытчики уходят сливать рыбу. Мотористы выкатывают баллон кислорода, тянут кабели. Карпенок прилаживает электроды. Только Тимошевич все так же стоит в стороне.
Капитан решает использовать сутки ремонта, чтобы выйти на Большую Ньюфаундлендскую банку. Оттуда по-прежнему сообщают о приличных уловах.
На переходе двенадцать часов за рулем не выстоять. Курс нужно держать как по нитке, а на полном ходу картушка метит показать свой норов.
Нам с Катериновым картушка успела осточертеть. Рулевая вахта — обязанность добытчиков, но какие из нас добытчики, если за весь рейс мы так и не прикоснемся к тралу?! Пусть на руле стоят все по очереди.
Воспользовавшись сменой распорядка, нам удается совместными усилиями уломать старпома. Завтра мы начинаем работать на палубе.
В четыре часа утра, сменившись с руля, я выхожу на ют размять перед сном ноги. Дрожа всем корпусом от полных оборотов машины, переваливаясь с борта на борт, судно бежит на север. Волны, отставая, машут белыми барашками.
Звезды раскачиваются над головой, меркнут в ослепительных вспышках электросварки и снова загораются. Равномерно ухает кувалда. Уже двенадцать часов ремонтная бригада не отходит от лебедки.
Молотобоец опускает кувалду и тыльной стороной ладони отирает с лица черный от масла пот.
— Закурить есть?
Осунувшийся, с ввалившимися глазами, он склоняется над огоньком, дрожащим в моих ладонях. Я узнаю Тимошевича.
Большая Ньюфаундлендская банка встречает нас свистом, ревом и воем. Солнце встает над горизонтом бледное, мутное. Воздух густо перемешан с водой. Волны перебрасывают нас с одного гребня на другой, крен доходит до тридцати пяти градусов.
