— Война. Когда немцы оккупировали Данию, я был в море, капитаном. Пришлось до сорок пятого года плавать между Южной и Северной Америкой.
— Выпьем за мир!
— Олл райт!
Ну чем не конференция круглого стола!
Капитан включает радиолу «Латвия». Гость хвалит нашу радиопродукцию. Мы — датское судостроение. В нашем управлении работает рефрижераторное судно датской постройки «Звайгзне» — первоклассный корабль.
Лоцман снова окидывает взглядом полуобнаженную женщину на картине.
— Я видел на судне много женщин… Десять? О, — он улыбается, — одна на двенадцать… У нас на судах женщин не бывает.
Нам становится неловко за него. Чтобы переменить тему, капитан расспрашивает его о прошлой службе.
— У вас очень молодые капитаны. Я, чтобы стать капитаном, служил два года матросом. Потом три — боцманом. Сдал экзамен и еще восемнадцать лет плавал штурманом.
Нашему капитану тридцать шесть. Фигура у него грузная, глаза быстрые, черные, мальчишеские. На нового человека глядят с озорным интересом — испытуют. Со своими помощниками капитан разговаривает в тоне советчика, командует с явным неудовольствием, словно стесняясь — взрослые люди, а приходится приказывать.
— И старпом у вас молодой. — Лоцман оборачивается ко мне: — Простите, мистер, не знаю вашей должности… Матрос? — Он смеется. — Вы шутите.
Но капитан подтверждает, и улыбка сходит с чисто выбритого лица лоцмана.
— Простите, вы из самого Копенгагена? — спрашиваю я.
Лоцман не слышит.
Он даже не поворачивает головы.
Дания, конечно, демократическая страна, но посадить матроса за один стол с капитаном — это все же верх неприличия. И он теперь не замечает меня, как воспитанный хозяин не замечает опрокинутой на скатерть соусницы.
Вот и договорились.
Лоцман отвечает на вопросы, только если видит, что их задал капитан.
Старпом протягивает лоцману круглую стеклянную баночку. Лоцман вертит ее в руках, сверкая белоснежными манжетами.
— О, русская икра!
— Скажи, пусть возьмет на память!
— Благодарю вас, сэр! Порадую дочь!
Капитан с лоцманом выходят в рубку. Впереди самая узкая часть пролива — Орезунд. На шведской стороне Хельсинборг, на датской Хельсингер — словно один город, разделенный рекой. Во время войны бойцы датского Сопротивления переправляли через Орезунд в нейтральную Швецию жен и детей, которые могли оказаться «заложниками». Тогда в проливе шарили немецкие прожекторы, на затемненном датском берегу сидели немецкие пулеметчики и стреляли по рыбацким лодкам. А сейчас переезд из Хельсингера в Хельсинборг немногим сложнее, чем с Васильевского острова на Петроградскую сторону в Ленинграде.
