Камбуз так занимает доктора потому, что больных на судне пока не предвидится.
Как всякий любящий свое дело, доктор считает, что оно, то есть забота о здоровье, превыше всего. Но молодость живет не затем, чтобы беречь здоровье, — в двадцать лет оно кажется неисчерпаемым, как море. И когда доктор останавливает матросов, выбежавших ночью на палубу в одних тельняшках, или чуть не силой затаскивает их к себе, чтобы помазать ссадину зеленкой, они слушают его, как взрослые дети чересчур заботливую мамашу. А то и просто отмахиваются. Доктор огорчается, но не сдается.
На только что закончившемся собрании он произнес речь о технике безопасности, и получалось, что сюда входят и утренняя зарядка, и воздушные ванны.
Когда-то доктор занимался боксом. И в хорошую погоду на верхней палубе регулярно проводит жаркие спарринги со стармехом, хотя тот имеет первый разряд и лет на десять моложе его.
Доктор испытывает потребность каждому рассказать о своих открытиях, мыслях и наблюдениях, все немедленно улучшить и исправить. Он спускается в машину к механику, приходит в рубку, любуется морем, интересуется приборами, расспрашивает штурманов.
Вероятно, оттого, что я прислушался к его совету насчет воздушных ванн, доктор явно расположен к откровенности. Мне не хочется ни прерывать своих мыслей, ни обижать его. Я отвечаю вежливо, но немногословно…
Сегодняшнее собрание меня растравило. Люди еще мало знают друг друга. Я ждал, что, почувствовав себя чем-то единым, что обычно называют коллективом, они раскроются. Ведь как-никак мы теперь в открытом море, сами себе и власть, и совесть, и суд…
Солнце, качка, тишина — шума машины мы уже не слышим — погружают в блаженное оцепенение. Мы привыкли запирать свои мысли в четыре стены. Когда ограничен лишь горизонтом, думается неожиданно широко.
Почему-то вспоминаются дела давно минувшие, например перевыборы ученического комитета — были в школе и такие. С преувеличенной серьезностью поднимались на сцену пятнадцатилетние ораторы — иные три раза кряду, чтобы высказать свои соображения о роли и задачах учкома. Но к чему сводились эти роли и задачи, хоть убей не могу припомнить. Было там что-то от игры. Но на этой генеральной ассамблее мы получали первые уроки демократизма и самоуправления.
А комсомольские студенческие собрания… Как-то мы обсуждали «персональное дело» Олега Крылова — он получил уже три выговора за пропуски лекций (не знаю, как сейчас, но лекции в ту пору бывали такие, что учебник по сравнению с ними казался поэзией). Мы вспомнили Олегу все: потерял книгу из библиотеки; на семинаре по диамату затевает споры, мешает работать; высокомерен с товарищами — кому-то заявил: «Нечего дураков перетягивать с курса на курс». И, в довершение, скрыл свое прошлое — еще в школе его, оказывается, исключали из комсомола за курение.
