— Мне не будет дано
Второй раз узнать,
Как сбывается сон.
Что же я видел
В ту весеннюю ночь?
Не в силах сдержать мук, императрица, глядя на Тюнагона, еле слышно произнесла:
— К чему вспоминать
О снах улетевших?
Была ли встреча
В весеннюю ночь
Виденьем пустым? —
и скрылась за занавесью.
Из задних покоев появился принц и начал играть с гостем на музыкальных инструментах. Никакая музыка на свете не могла в то время затронуть Тюнагона, но он находился во дворце Хэян в последний раз и постарался успокоиться. Молодой человек принял от принца лютню и заиграл на ней. Он был как во сне. Из-за занавеси послышались звуки циня, вторившие лютне. Это был тот же инструмент, который он слышал во дворце Вэйян. Когда исполнение музыки окончилось, императрица вручила ему этот цинь в подарок. Хотя решение возвратиться на родину было твердо, ему казалось, что у него в ушах все еще звучат слова императрицы, и он чувствовал, как воля его слабеет. С его нынешними чувствами не могла сравниться даже печаль расставания с матерью и Ооикими. Тогда его утешала мысль, что если он останется жив, то через три года вернется домой, а сейчас он твердо знал, что в эту страну больше никогда не вернется. Все, на что падал его взор, глубоко проникало ему в душу.
Императрица, размышляя о том, что она должна еще раз встретиться с Тюнагоном в каком-нибудь уединенном месте, держалась как обычно. Из-за такого внешне сдержанного отношения муки Тюнагона только усиливались. Он думал, что, опасаясь, как бы толки, которые могут возникнуть в свете, не привели бы к страшным последствиям и для него и для нее самой, она воздерживается от свидания. Роптать на нее за это было нельзя. Тюнагон находился в отчаянии, но делать было нечего даже в том случае, если бы императрица вела себя намеренно холодно, не обнаруживала бы никакой привязанности и была жестока. «Поскольку нас связывает Молодой господин, она не сможет совершенно забыть меня», — говорил он себе. При мысли о разлуке он испытывал такой упадок духа, что, казалось, вот-вот умрет. Поздней осенью расставание особенно печально. Император и наследник престола были погружены в уныние, и их сожаление превосходило даже сожаление родных Тюнагона при его отъезде из Японии.
19
Пятая дочь министра, которая совершенно выздоровела все время была погружена в печальные мысли и посылала Тюнагону очень изящные письма. На китайской бледно-лиловой бумаге было написано необычайно красивым почерком:
