«Ветер ревет,
И огромные волны
Гибелью лодке грозят.
Но в сердце моем
Буря страшнее».
Разве чувства Тюнагона были ординарными? Прочитав письмо, императрица сложила:
«По бурному морю
Плывущий корабль
Причала достигнет.
А тоскою моей волны
По-прежнему будут играть»
[150].
«Я впал в такое состояние, что скоро окружающие будут спрашивать[151], — думал Тюнагон. — Если так пойдет дальше и если китайцы станут обращать внимание, мне несдобровать. Я сильно горевал, оставив в Японии Ооикими и свою мать. Не потому ли я твердо решил отправиться в Китай, что был связан с императрицей клятвами в предыдущих рождениях? Разве время после моего отъезда из Японии было напрасно потерянным?[152] Здесь мне не надо больше медлить. Пусть будет что будет!» Он настаивал, что тайно увезет Молодого господина с собой.
Императрица не знала, как быть. Плача легла она спать. Во сне ей явился человек и сказал: «Твой сын не должен оставаться в этой стране. Он будет защитником японской земли. Поскорее отправь его туда!» После этого ничего другого не оставалось, как отпустить ребенка с Тюнагоном. Грудь ей сдавила печаль. «Я сама родилась в той стране и покинула ее, расставшись с матерью, — думала императрица. — На рассвете, когда мы прощались, она, обнимая меня, горько плакала; облик ее до сих пор стоит у меня перед глазами. За это я сама, отправляя сына в Японию, должна испытать такое же горе. Никто не может избежать возмездия».
За два дня до отъезда, ночью, когда окрестности были залиты сиянием луны, Тюнагон явился в Хэян. Третий принц был в отчаянии: ничто не могло задержать Тюнагона. Горе принца нельзя было ни с чем сравнить. Но не только вид принца поверг Тюнагона в печаль; ему было трудно представить, что он больше никогда не увидит деревьев и трав в саду, клонящихся под порывами ветра, к которым он привык, и не услышит, как журчат ручьи.
Передать императрице письмо не было никакой возможности. Становилось поздно, все затихло. Вокруг никого не было. Тюнагон сидел, погрузившись в глубокую задумчивость. Неожиданно его пригласили к государыне.
Справившись с волнением, он вошел в комнату и встал на колени. Его освещенная луной фигура казалась еще красивее, чем обычно, и императрица за занавесью не могла сдержать слез. Третий принц тоже пришел туда.
Из-за занавеси раздался голос императрицы: «Прислуживают ли дамы советнику?», и она спокойно появилась на коленях[153]. Тюнагон почувствовал неизъяснимый аромат, тот самый, который пропитал его платье во время встречи, похожей на сон, в весеннюю ночь. При этом воспоминании сердце его сильно забилось.
