Императрица была поражена. Наверное, китайцы ничем особенно не смущаются, и она сказала:
— В таком случае я выполню ваше желание.
Государь обрадовался и велел ввести Тюнагона во внутренние помещения. Тот, не догадываясь, в чем дело, спокойно вошел в покои. Занавесь возле сиденья императора была приподнята, за ней стояла переносная занавеска, красные ленты которой, темнеющие книзу и окаймленные золотым шитьем, тоже были подняты, и Тюнагон увидел поразительной красоты даму, сидевшую боком в тени столба. Она была в парадном платье, ее талию стягивал пояс от шлейфа, на плечах был шарф. Казалось, что она находилась там, чтобы прислуживать государю. При виде ее Тюнагон почувствовал крайнее смущение. Император обратился к нему:
— Три года вы пробыли у нас и теперь собираетесь уезжать. Скорбь наша очень сильна, мы с трудом сдерживаем слезы. Не зная, что придумать, мы хотели бы, чтобы вы услышали, как в нашей стране играют на цине.
Дама хранила молчание. Тюнагон сел в церемониальную позу Кто-то щелкнул веером, и он услышал, как красиво запели «Благословение»[141] в сопровождении различных музыкальных инструментов. Император пододвинул цинь к даме, и она, положив на пол веер, попыталась скрыться за столб, но одного мгновения было достаточно, чтобы Тюнагон увидел ее очаровательный облик и невольно вспомнил императрицу из Хэян, любовавшуюся хризантемами. Однако он никак не мог предположить, что императрицу усадят перед ним и заставят играть на цине. Он искоса бросал взгляды на прячущуюся даму и, когда ему удалось разглядеть ее, понял, что это та самая женщина, с которой он встретился весенней ночью при лунном сиянии. В глазах у него потемнело.
Император снова и снова просил императрицу поиграть на цине, и она сыграла пьесу под названием «Кансу»[142]. Тюнагон слушал ясные, чистые звуки инструмента, которые так напоминали ему звучание циня императрицы, что он не верил ушам. «Каким образом два инструмента могут звучать совершенно одинаково?» — думал он.
Внешность дамы нельзя было ни с чем сравнить, ее ослепительная красота была подобна блеску полной луны, показавшейся из-за туч. Он невольно вспоминал вечер, когда императрица в Хэян любовалась хризантемами, и весенний вечер в Шаньинь — и сердце его сдавила беспредельная печаль. На безоблачном небе ярко сияла луна. Императрица, затаив в груди печальные думы, играла проникновенно, и звуки музыки поднимались высоко в небо.
«Не так ли звучали волшебные инструменты
