, клены были более красивы, чем в каком-либо другом месте, и император сделал туда выезд. Тюнагон находился в свите, и гости из далеких стран хотели посмотреть на него. При взгляде на красоту и превосходные манеры молодого японца все пришли в изумление, с горечью осознали, насколько им до него далеко, и не оставалось ни одной женщины, которая не почувствовала бы любви к нему. Те, которые не могли ни на что надеяться, заболели, а дамы, которые высоко ценили себя, воспылали желанием: «Если бы Тюнагон посмотрел на меня и приблизил к себе хотя бы на то время, пока он остается в Китае!» Принцы и сановники сочиняли стихи и играли на музыкальных инструментах, но все они уступали Тюнагону, и собравшиеся, начиная с самого императора, беспредельно изумлялись: «Из какой замечательной страны прибыл этот человек!»
На следующий день Тюнагон узнал, что принц изволил отбыть в Хэян, и отправился туда. Был вечер, дул сильный ветер, небо покрывали тучи, то и дело начинал моросить дождь, все навевало на душу беспредельное уныние. Погруженный в печальные думы, Тюнагон неожиданно услышал, как кто-то играет на цине[87]. Он пришел в восхищение: такого замечательного исполнения ему никогда слышать не приходилось. Он притаился в месте, где его никто не мог видеть. Перед ним было строение, которое не было покрыто корой кипарисовика, как в японской столице, но крыша была в несколько слоев выкрашена синим цветом. Большая часть утвари была красная, покрытая киноварью, повсюду в доме висели занавеси, края которых были обшиты парчой. С высокой горки низвергался водопад, брызжущая влага падала на массивные камни. Такого прекрасного пейзажа нигде больше в мире не сыщешь. Возле быстро струящихся ручьев росли великолепные хризантемы всевозможных цветов. Принц и его свита срывали и любовались ими. В доме были подняты занавеси, и более десяти дам, в роскошных одеждах, с поясами и шарфами, с красиво причесанными волосами, сидели на покрытой парчой веранде, закрывая лица веерами, — точь-в-точь как на китайской картине какого-нибудь знаменитого мастера.
Возле поднятой занавеси, рядом с переносной занавеской, ленты которой были подняты (цвет лент книзу становился темнее), расположилась дама, которая играла на цине. «Это императрица», — подумал Тюнагон и, позабыв все на свете, стал рассматривать ее. На вид ей было не более двадцати лет, лицо было прекрасно: оно не было плоским, не слишком длинное и не слишком круглое и столь белое, что даже Харисэраму
