рядом с императрицей показалась бы чернушкой. От лица императрицы исходило чарующее благоухание. Прелестно изогнутые брови придавали ему благородное выражение, губы были свежи, и можно было подумать, что они выкрашены киноварью. В ее внешности не было ни малейшего изъяна — казалось, что ее красота освещала все вокруг. Волосы были красиво зачесаны наверх, поза спокойна; глядя куда-то вдаль, она играла на
цине. «Неужели в нашем мире может существовать подобная красота?» — подумал Тюнагон изумленно.
У японок волосы спускаются вниз, на лоб падает челка, по бокам пряди касаются плеч, это кажется нам милым и очаровательным, а здесь волосы подняты вверх, прическа украшена шпильками, но императрица была столь утонченна, что и ее китайская прическа показалось юноше безупречно красивой. Звучание циня было великолепно, и подобного в этом мире Тюнагон не слышал.
Семь или восемь молодых дам, казавшихся спустившимися на землю небожительницами, срывая, любовались хризантемами и пели нежными голосами: «В саду орхидей осенняя буря...»[89] На это дамы, находившиеся в помещении, пропели: «После этих цветов...»[90]
Тюнагон думал, что китайцы любили японские стихотворения, но могли ли их сочинять женщины? Или, любуясь цветами, они слагают китайские стихи? В это время императрица приказала опустить занавеси и скрылась в помещении. Тюнагон был разочарован: ему казалось, что вместо полной он видит ущербную луну. Не вытерпев, он двинулся к цветам. Дамы не были удивлены его появлением. Тюнагон, сорвав цветок, подошел к группе сидевших дам, которые немного склонились, как будто хотели скрыть лица.
— Столь прелестны цветы
В вашем саду,
Что вечером этим
Утихла тоска
произнес он.
Дамы, протянув веера, ждали, когда он положит на них цветок, — точь-в-точь как женщины в Японии.
— О, если бы хризантемы,
Не увядая, долго цвели
И лили свой аромат!
Тогда бы пришельцы
Не мучились воспоминаньем, —
ответила одна из них.
Тюнагон с изумлением подумал: «Так они могут слагать и японские песни!»
Появился принц, и Тюнагон сел в формальную позу.
— Какой прекрасный вечер! — сказал принц.
Он велел поставить перед гостем цинь. Тюнагон был под впечатлением безупречной красоты императрицы; ему казалось, что он все еще чувствует неизъяснимый аромат, а гармония струн все еще звучала у него в ушах, и он не представлял, как он сможет играть на этом инструменте.
Императрица смотрела на него из-за занавеси. «Во всем он замечателен! Как печально, что вскоре он возвратится к себе на родину и я никогда больше его не увижу!» — думала она и тайно от всех проливала слезы.
