Постепенно налаживалось дело и с приобретением другого научного и учебного оборудования.
Труднее приходилось моим коллегам в ВИРе, да и во всем ВАСХНИЛе, президентом которого тогда был Т. Д. Лысенко.
Пиком этой несуразной «научно-государственной» активности, втянувшей в себя немало и хороших биологов, стала «знаменитая» в своем роде августовская Сессия ВАСХНИЛ 1948 года под названием «О положении в биологической науке». Зловредные волны от этой сессии тогда раскатились по всей стране. Они коснулись и нашей кафедры, о чем мне не хотелось бы вспоминать.
Иногда, к сожалению, в такие дела вмешивались и местные «идеологи», даже других специальностей. Как-то после моего критического выступления на Ученом совете по поводу работ Ольги Лепешинской «О живом веществе» один доцент кафедры географии обвинил меня в консерватизме и отрицании диалектического материализма, да с таким шумом, что дело дошло до Обкома партии. К моему счастью, вскоре в центральной газете идеи Лепешинской были разгромлены и ее горячий поклонник географ посрамлен.
Но за этот период времени произошел один неприятный для меня эпизод: как-то я был вызван секретарем райкома партии, у него сидел высокий чин (кажется, полковник) из НКВД, который довольно бесцеремонно обратился ко мне с вопросом: «Как Вы оказались в Оренбурге?» Надо ли писать, как я был возмущен! И ответил: «Об этом Вы могли бы узнать из моей автобиографии в Институте»; посмотрев на его лицо, добавил, что, во всяком случае, раньше, чем он; что прадед мой — оренбургский казак Нежинской станицы, дедушка — крестьянин села Голубовки Бузулукского уезда, отец — учитель химии и биологии, был участником Первой мировой войны, а я вот — участник Второй, нашей Великой Отечественной. Так что почти с фронта я и оказался здесь, у себя на Родине. Хотел спросить его, был ли он на фронте, да, боясь скандала, помешал секретарь райкома, уже имевший опыт общения с еще «неостывшими» фронтовиками. Да и «гость», видно, понял, что произошла какая-то ошибка, но какая, я так и не узнал. Расстались дружелюбно. Я ушел на лекцию, по пути зашел к секретарю партбюро Института, рассказал ему, а он в ответ: «Есть у нас такие ябеды, даже догадываемся кто, но попробуй докажи! И таких случаев анонимной клеветы в нашем институте, к сожалению, немало».
Было и такое. Но в основном во всех отношениях обстановка в преподавательском и студенческом коллективе оставалась прекрасной, располагающей к педагогической и творческой деятельности. Особенно благотворное влияние на всех нас оказывали наши старейшие на биофаке коллеги, в их числе заведующий кафедрой зоологии профессор Райский, начавший здесь свою карьеру еще до революции, когда наше учебное заведение называлось Реальным училищем. В молодости он был «заядлым» рыбаком и охотником. По его рассказам, по забывчивости на обширных поймах реки Урал за свою жизнь он потерял (оставлял в кустах и не мог найти) несколько велосипедов. На этих поймах, на весенних и осенних охотах, немало времени провел и я.
