Филипп Аркадьевич нашел своё тело несколько помятым, что выражалось в наличии синяков на предплечьях рук, а также ссадин на коленях и тупой боли в области рёбер в правой части грудной клетки. Во рту было гадко, как в казарме перед подъёмом. Большой шершавый язык едва помещался во рту. Очень хотелось пить. Чего-нибудь остренького. Кваску или морсу клюквенного, какой пивал он ещё в детстве. А ещё лучше бы рассольчику огуречного или квашеной капустки поесть. Ранний солнечный лучик пробивался сквозь пыльные стёкла зарешетченного окна, и редкие пылинки плясали в нём во всех трёх направлениях..
Филипп Аркадьевич вздохнул. Он вспомнил, что нынче суббота. На работу идти не нужно. Дома его никто не ждёт, потому что жил он один в двадцатиметровой комнате коммунальной квартиры. Комната ему досталась в результате обмена после развода. Ему стало жалко себя и он, как в детстве, шмыгнул носом.
«Придётся заплатить штраф. Или ещё чего». — Подумал Филипп Аркадьевич. По своей неопытности в подобных делах он смутно представлял последствия своей ночевки в вытрезвителе. Филипп Аркадьевич вздохнул, вспомнив, как «разбирали» на собрании лаборанта Витю за то, что он «оскорблял своим видом человеческое достоинство в электричке». — «И обо мне так напишут, — подумал Филипп Аркадьевич, — Бр-р! Ужас-то какой!», — продолжал размышлять Филипп Аркадьевич. — Я никого не оскорблял. И не видел-то меня никто! Кроме милиционеров. Правда, я тоже хорош. Напился. Со всеми чокался. Расхрабрился! Нашел повод —. «остепенился». Фу! Гадко как… «Обогатил науку»… «Вступил на стезю»… Гы-ык…», — икнул Филипп Аркадьевич.
— Ну-ка, алкоголики-шизофреники, подъём! Будя за казённый счёт лапать подушки! Ваше время истекло! Всем подниматься, прибираться, вон выметаться! — Этот монолог здоровенного детины в глухом сером халате, завязанном тесёмочками за спиной, оторвал Филиппа Аркадьевича от грустных размышлений.
Санитар заполнил своим громадным телом дверной проём, и оголенные по локоть его мощные мускулистые предплечья, заканчивающиеся крупными ладонями молотобойца, ничего хорошего не предвещали.
Филипп Аркадьевич мигом вскочил, зябко поёживаясь, не желая более вступать ни в какие контакты со служителями Закона. Голова у Филиппа Аркадьевича кружилась, тело ныло переутомлением и тупой болью синяков. Тем не менее, он проворно стал застилать койку, вспомнив казарменные порядки не столь далёкой молодости. Ещё несколько человек с синими помятыми лицами нехотя поднялись с коек и, семеня истонченными алкоголем ногами, поспешили к двери.
