Брат старался молчать и издавать как можно меньше звуков, в то время, как девочка была погружена в свои мысли: она думала об огромных зеленых слизнях, изрыгающих содовую, карликах, добавляющих жёлтый краситель в рыбий жир и продающих его под видом лимонада и злобных лесниках, держащих в плену пойманных белок и заставляющих их собирать орехи для тех новых шоколадных батончиков, что рекламируют в каждой утренней газете. От своих фантазий её отвлёк скрип раскрывшейся где-то неподалеку двери и последовавший за ним грохот двух пар тяжёлых сапог. Видимо, кто-то решил уйти с работы пораньше, само собой, незаметно удалившись через чёрный вход. Всё ещё державший за руку девочку брат нырнул в ближайшую дверь. К счастью, она оказалась открыта. Она вела в тесную, тускло освещённую комнатушку, использовавшуюся, очевидно, как подсобное помещение. В ней хранилась пара швабр, дюжина пластиковых вёдер для воды и куча грязных тряпок. Также в ней был огромный жестяной шкаф, в котором, очевидно, спали служебные гномы-уборщики, никогда не снимающие своих синих штанов с подтяжками. Девочка решила не тревожить отдыхавших после тяжёлой ночной смены бедняжек и стала наблюдать за братом, кропотливо пытавшимся снять железную решётку с вентиляционной шахты. Он пытался то оторвать её руками, то начинал с яростью бить по ней ногами, периодически взвизгивая от боли, то ломать её отломившимся от стены куском кирпича. Через какое-то время решётка нехотя поддалась, и брат отложил её в сторону, искорёженную и побитую.
Сама вентиляционная шахта оказалась довольно большой для того, чтобы перемещаться в ней ползком. Она была замысловатой шестиугольной формы, и рифлёные стенки её были выложены из металла. Было похоже на то, что дети путешествуют по кишечнику огромного, проглотившего их восьмиглазого кита, от трёх рядов острых клыков которого всегда воняло рыбой. Девочка ненавидела запах сырой рыбы, а уж тем более её мерзкие склизкие чешуйки.
Казалось, шахта начинала медленно сужаться, в ней появлялось всё больше и больше развилок. Исходя из этого, можно было догадаться, что дети забирались всё глубже и глубже в недра фабрики. Дышать становилось тяжело, ноги болели и затекали, но девочка продолжала покорно ползти за братом и даже не задумывалась о том, что он и сам слабо подозревал об их местоположении.
Начали раздаваться шумы работающих механизмов и почти неслышный за ними гул тут и там переговаривающихся рабочих. Было понятно, что дети добрались до цехов, где кропотливые сотрудники старательно распределяли джем по стеклянным банкам, придавали им товарный вид и расфасовывали продукцию по коробкам. Добравшись до решётки, через которую было видно всё происходящее снаружи, девочка прислонилась к ней и начала смотреть. Её взору предстал крупный зал с высоким потолком, доверху забитый людьми. Они толпились вдоль громоздкого механического конвейера, по которому двигались банки с вожделенным лакомством. Разным-разным, на любой вкус и цвет: яблочное, с лёгким привкусом корицы во рту, вишнёвое, слегка сдобренное шоколадом и, лучшее из всего, что только может существовать в этом мире, — абрикосовое. В него всегда добавляли столько сахара, сколько нужно — ни одной лишней или недостающей песчинки. Оно всегда было таким ярким, лучистым и солнечным, что, казалось, его просто не могут готовить люди, обычные и скучные, живущие в тех же городах и ходящие по тем же улицам, что и остальные. Девочка могла поверить только в то, что джем изготавливали маленькие полевые эльфы, живущие в незримых людям деревнях, выращивающие абрикосы и яблоки на воздвигнутых на высоких деревьях садах, обращенных к самому Солнцу. Казалось, с его лучами плоды впитывают в себя часть той теплоты, которой веет беззаботными жаркими летними деньками, которые так весело проводить в лесах и на берегах небольших речек и прудок, уходя как можно дальше от мрака и серости городов. Городов, чьи мрачные владения уже давно не посещал ни единый лучик Солнца.
