Ребенком Белоснежка, фактически, должна была удовлетворять нормам поведения и принимать болезненные эмоциональные ситуации, которые не под силу никакому ребенку (в частности, она должна была сделать абсолютный выбор между родителями, когда они разводились). Я не буду здесь распространяться об исторических реалиях Белоснежки: я в основном хотела бы проиллюстрировать один из аспектов психического процесса, который позволил ей создать и сохранить иллюзорную идентичность, ту, которая казалась ей единственным средством выполнить бессмысленные требования. Чтобы чувствовать себя любимой, она должна была отказаться от большинства своих инстинктивных желаний и стать чем-то вроде психической калеки. Таким образом, она совершила просто подвцг, найдя мужа, способного выразить и претворить в действие все стороны ее собственных потребностей и желаний, от которых ей пришлось отречься. Чтобы сохранить терпимый нарциссический образ перед лицом своих внутренних гонителей, Белоснежка проживала все, что было для нее немыслимо (во всех смыслах слова), через своего мужа. Он мог быть сексуальным, неуклюжим, грязным, невнимательным и беспорядочным (а также потакать детям так, как никогда не потакали в детстве ей), а она должна было только проследить за тем, чтобы он был за это примерно наказан. Он воплощал все то, в чем ее обвиняли в детстве, позволяя ей сохранить веру в свою идеальность. Чтобы быть, она должна была быть совершенной.
Этот примитивный метод обращения с нестерпимой душевной болью, конечно, только одно из проявлений подобного положения вещей. Большая часть психической энергии Белоснежки была направлена на поиск доказательств, что она действительно обладает теми ценными качествами, которые она считала необходимыми для того, чтобы ее ценили и любили, или, на самом деле, для того, чтобы ей позволили существовать. Самыми разными способами она использовала своего мужа в качестве зеркала, чтобы увидеть в нем свое отражение, только с точностью до наоборот. «Это он сосредоточие зла, а не я!» Но чтобы продолжать выпуск этой постоянной психической продукции, она была обязана отрезать себя почти от всех инстинктивных удовольствий; мало какая деятельность доставляла ей радость, ее отношения с другими были или конфликтными, или ничего не значащими. Неспособная к наблюдению ни за собой, ни за другими, она была лишена средств поразмыслить над своими трудностями и понять периоды пустоты в своей жизни. В каком-то смысле она не думала ни о ком, кроме мужа. Чем хуже он был, тем больше она была убеждена в том, что она хорошая. И невдомек ей было, что муж был воображаемым реципиентом ее собственной инстинктивной жизни. Всем, что было ей запрещено, она наслаждалась посредством него, как священник, предающийся страстной погоне за грешниками, чтобы освободить от множества прегрешений, которые сам не может совершать. Но муж не всегда выполнял отведенную ему роль. Иногда он в гневе накидывался на нее, а однажды, по ее рассказу, сломался и зарыдал, говоря, что никогда не мог понять, чего же она от него хочет. В такое время, а также во время его отсутствия, ее кошмар наяву прекращался, чтобы смениться чувством пустоты и внутренней омертвелости.
