— Пожалуй, почти всё.
— «Почти»? — прошелестел я, приходя в отчаяние от этого невинного наречия. — Почему — «почти»?!
— Угу. Теперь еще согласуем с трестом очистки…
— Да он-то при чем — трест очистки?!
— А как же!.. Если эту твою дверь переносить, — нежно объяснил мне Медович, — будет строительный мусор. А мусор кто должен удалить с территории жилого дома.? Трест очистки. То-то и оно!
— Нет! — произнес я трагическим шепотом. — В трест очистки я не пойду. Я пойду к вашему начальнику Нифонтову и попрошу его…
— Пожалуйста! Пожалуйста! Если ты хочешь получить отказ в самой грубой, унизительной форме…
Я отправился не к Нифонтову, а — в трест очистки. Проходя мимо швейцара, я слышал, как этот мудрый старик кивнул на меня подбородком, поучая очередного посетителя:
— А чего вам обижаться особенно?.. Вон человек второй месяц таскает нашему Сахару Медовичу разные справки — и ничего: смотри как еще бодро шагает. А вы недели еще не отходили — и нате вам: жаловаться надумали…
Самое замечательное, что и впредь Сахар Медович в отношениях со мною полностью оправдывал свою кличку: он был ласков, предупредителен, угощал меня чем мог, расспрашивал о здоровье, о семье, ссужал бумагой и перьями для писания различных заявлений, редактировал всю мою сложную переписку по вопросу о передвижке двери на два метра… Словом, я не мог жаловаться ни на что, кроме… Кроме того, что в решении дверного вопроса неизменно возникали все новые и новые препятствия.
Наконец, однажды, когда Сахар Медович предложил мне начать по второму кругу обходить учреждения, в которых я уже побывал, — это, видите ли, под тем предлогом, что начался новый бюджетный год и посему он, Сахар Медович, сомневается в действительности всех добытых мною справок, — вот тут-то я не выдержал и пошел к грозному Нифонтову.
Кабинет Нифонтова помещался рядом. Сахар Медович, передвигаясь впереди и несколько сбоку от меня, проделал весь путь от своего стола до двери кабинета. Он все уговаривал меня не навещать грубого самодура. Но я, отстранив Медовича, пошел к Нифонтову…
Самодур обладал спокойным и серьезным лицом. Приветливо поздоровавшись, Нифонтов выслушал, в чем суть моего дела. Он поглядел только на три бумаги из той объемистой папки, в какую превратилось «дело о передвижке двери». Поглядел и стал красным от гнева.
«Вот оно! — подумал я. — Начинается. Не надо было мне ходить к этому тирану…»
Нифонтов между тем позвонил и приказал вызвать к нему Медовича. Очень скоро вошел сей последний. Физиономия у него была такая, что слова Сахар и Мед были совсем несостоятельными определениями ее сладости. Пожалуй, определение Сахарин Суперсахаринович кое-как подошло бы к этому выражению лица. Но, услышав то, что говорил ему Нифонтов, Корпачев быстро утерял свою сладость. Личность у него сделалась просто кислой.
