Итак, комбинат расширялся быстрее, чем строилось жилье, поэтому „подселения“, „уплотнения“ были для того времени обычным делом. Строптивых успокаивали перспективой нового строительства, особо привередливым показывали стопку писем со всех концов страны от желающих работать на новом комбинате, согласных на любые бытовые условия.
Из не особо привередливых, а лишь робко ропщущих, были муж и жена Афанасий и Гертруда, оба возрастом за тридцать, которые отныне становились сожителями нашей скромнейшей и нежнейшей Ларисы.
Афанас (так называла его жена), недавний армейский старшина, а ныне слесарь-сантехник широкого профиля, был крепким человеком роста среднего, лысым, громкоголосым и, на первый взгляд, несколько сердитым. Впрочем, хмурым и задумчивым, а вовсе не сердитым, как позже объясняла Гертруда, его сделало присутствие в комнате посторонней жилицы, без которой они успешно обходились целый месяц. Жилица, да к тому же такая симпатичная, была, разумеется, ни в чем не виновата, поэтому свое неудовольствие Афанасу приходилось (аккуратно, чтобы не забыли, — раз в неделю) изливать в месткоме, а остальное время носить в себе, что придавало ему вид обиженного хомяка. Дома он ходил в трикотажных штанах с лампасами, в майке, через которую периодически с шумом прочесывал свой чуть выдающийся, но крепкий живот.
Единственным его развлечением был катушечный магнитофон, который он беспрестанно выключал и включал, громко щелкая кнопками, а любимой песней — „Сингарелла“ в исполнении темпераментного эмигранта. „Хомяк-старшина“ то и дело подходил к своему любимому аппарату, останавливал пленку, отматывал на начало, и опять возобновлялось обожаемое — с хрипотцой, разухабистость и тоска:
„Сингарелла, Сингарелла,
Как глаза твои сверкают!
От чего стучит так сердце,
От чего оно так тает!
Сингарелла, Сингарелла!..“
Гертруда, машинистка мостового крана, была женщиной приземистой, ширококостной, но не крупной. Ее приятное круглое лицо с ямочками на розовых щеках, похожее на плод спелого яблочного гиганта, чуда селекции, несколько портили бигуди, которые она накручивала, приходя с работы, и избавлялась от них только утром.
В общем-то, зажили они втроем, на первый взгляд, мирно, и даже вместе питались, распределяя приготовления пищи по пропорциональной очереди: два дня готовила Гертруда, после чего один раз эта торжественная обязанность выпадала Ларисе. Афанас, по его словам, от этого только выигрывал: кухня Ларисы сама по себе являлась „свежей гастрономической струей“, но и Гертруда стала готовить гораздо лучше, что, опять же, по словам мужа, объяснялось элементарной конкуренцией — жена стремилась оставаться в глазах избранника единственной и неповторимой, в том числе касаемо еды.
