После того как все было готово, Георгий облачился в один из своих нарядов, покрутился перед зеркалом, особое внимание уделяя ловушке, и сказал отражению, пытаясь изобразить усталого майора милиции, с которым довелось недавно беседовать:
— Ну, вот, давно бы так. А то ходите по милициям, от дел отвлекаете, или катаетесь порожняком по энному маршруту. А между тем, только на ловца зверь и бежит. Эх, я бы и сам рад в робингуды, да погоны мешают, — Георгий красноречиво дунул на воображаемый погон и сокрушенно вздохнул.
Заканчивалось «безмасочное» появление Георгия в автобусах, потому что началась самая настоящая ловля. На живца.
На следующий день Жорж воплотился в пожилого, согбенного мужчину, беспечно жующего, в панаме, в темных очках. Теперь он должен был ехать исключительно стоя, чтобы карман привлекал как можно больше внимания.
От остановки к остановке набиралось все больше народу. Приближалась «критическая» точка с дорожной выбоиной. Становилось трудно контролировать ситуацию, и Георгий сосредоточился на кармане, покушение на который пропустить было нельзя.
На одной из остановок он все же заметил, как в салон вошла девушка, которая позавчера пострадала от карманника. Сегодня она была бледна, растеряна, подавлена. Знакомое синее кашне теперь перетягивало широкой лентой лоб, а кисти этого бывшего галстука печально лежали на плечах, что придавало облику несколько траурный вид. В еще недавно беспечных, невинных глазах поселилась беда, состарив лицо лет на десять. Прежний макияж только подчеркивал диссонанс невинного возраста и груза внезапных забот, навалившихся на этот шестнадцатый или семнадцатый, в общем-то еще ангельский, год.
«Наверное, так становятся вынужденными монашками: сильнейшая беда усмиряет плоть, опустошает душу…» Георгий понимал, что мысль пришла совершенно не вовремя: ведь если голова озабочена карманом-ловушкой, воровским капканом, то высоким рассуждениям не избежать хотя бы толики фальши, а то и кощунства. Однако назойливая мысль продолжала развиваться, как будто струясь из карманного зева: «И неизвестно, когда еще в смиренной, но отнюдь еще не святой душе поселится высокое, и поселится ли — даже в молитве, в одиночестве, в труде…» Георгий накрыл карман ладонью и сосредоточился на девушке, чувствуя, что сейчас произойдет необычное.
«Монашка» протиснулась к кондукторше. Первые же слова сорвались в плач:
— Госпожа кондуктор! Обратитесь, пожалуйста, к человеку, который, возможно, позавчера похитил у меня документы и деньги! Может быть, он возвратит документы, подкинет их в этом автобусе! Может быть, его сейчас здесь нет, но ведь можно делать объявления на каждой остановке… Я сама готова их произносить, чтобы не отвлекать вас от работы.
