— Вырви, если ты волчара. Дядю Сэма не ищи. Все вокруг — жертвы.
— Долг на мне висит. Мне работа не западло. Я водила и мужик по жизни и за свое «надо» воробья в поле загоняю. Машину бы мне, чтоб на светофоре не стыдно стоять было. Я бы на ней любые бабки отбил.
— Моя подойдет? Держи ключи. Я тебе еще ништяками ее до отказа заправлю. Лимонов десять-пятнадцать хватает оттянуться? А потом вспомни этим урусам, откуда Терек течет. Подумай, с чем наверх подтянешься, к предкам нашим, к братьям нашим. Что они о нас скажут? Что мы сделали, чтобы за кровь их заплатить, подумал? Год проживи, как катит. А там на этом же лексусе, да на хорошем газу, да в час пик в трамвайную остановку — что, не заедешь, не хватит духу, а?
Кикабидзе, кто сознательно добровольно на смерть идут, есть же. Такого из меня сделать хотели.
— Ты это… Два поживи, а потом сам на ней поезжай… к Аллаху. Да же?
Правды уронил на пару каратов и развернулся к лесу задом — к тебе передом.
— Если моя волчица узнает, что я тут с вами разлагаюсь, она вас тут всех выевыцымбарит. А теперь показывайте, где тут ваш «ехит» — я покатил.
Я от этого патриотизма после Беслана сильно остыл. 1-го сентября, когда мать сына за руку первый раз в школу ведет, что ты там делаешь с килограммами взрывчатки? Кяфары(15). Найдите такое место, чтоб птица не долетела труп его склевать. Таким шайтанам горло с расстояния резать надо, чтобы близко не подходить. А я буду не при чем — я только водитель, и мне заплатят за то, чтоб это смертоносное железо до места доставить. Как я буду потом на мокрых деньгах ездить? И зачем мне после этого такой миллион? В оконцовке у меня этого добра много будет: и евро, и доллары, и ванины — что хочешь. И поди попробуй-ка с этих денег переварить одну конфетку ириску. А потом возьми-ка — не-не, не человека, не ребенка, который на воздух взлетел, — муравья создай-ка. Воистину Книга говорит, Аллах не меняет того, что с людьми, пока они сами не изменяют того, что с ними.
Один среди них все отдал бы, чтоб со мной поменяться. Я, говорит, всегда нахожу деньги, чтобы покой свой утратить. Ничего, кроме тяжелой зависти, не принес на себе. Состарился — ноги не держат.
— Не прибедняйся. Я видела, как ты солнце крутишь.
— Нет, Акула, я уже древний. В кулаках больше нет силы — здесь есть, на острие жала. Я теперь нож таскаю. Всегда со мной гюрза моя.
— А раньше не таскал?
— Зачем мне раньше? Раньше я сам, как нож. А теперь радуюсь, что лопату доверили страну подымать, для миллионщиков за копейки хаты элитные строить, этажей по двадцать пять — твой бы Трязиня(16) обосрался. С бабаями-мистербайтерами на ихних языках затираю — они путают. Узбеки, таджики, киргизы — с утра меня ждут как переводчика — узнать, чего от них прораб хочет.
