У германцев мы видим самые различные индивидуальные племена, многообразное скрещивание племен, окруженных там, где нарушены границы сколько-нибудь чистого германизма народами и пронизанных внутри группами и индивидуальностями, которые (см. с. 491 (оригинала. — Примем. пер.)) можно рассматривать как на половину германцев, на четверть, одну восьмую, одну шестнадцатую, но которые под неустанным влиянием этого среднего, творческого духа вносят свой вклад в работу: когда короли строят, есть работа для ломовых извозчиков.
Так называемое «человечество»
Чтобы ориентироваться в истории становления нового мира, мы никогда не должны упускать из виду его специфический германский характер. Потому что, если мы говорим о человечестве в общем, если мы думаем, что видим в истории развитие, прогресс, воспитание и т. д. «человечества», мы покидаем надежную почву фактов и витаем в воздушных абстракциях. Этого человечества, о котором уже так много философствовали, что оно страдает тяжелым недугом, вообще не существует. Природа и история дают нам большое количество различных людей, но не одно человечество. Даже гипотеза, что все эти люди как побеги одного-единственного древнего рода физически родственны друг с другом, имеет такую же ценность, как теория о небесной сфере Птолемея. Потому что она наглядно поясняла очевидное, видимое, в то время как всякое умозрительное рассуждение о «происхождении» людей подступается к проблеме, которая прежде всего существует только в фантазии мыслителя, не дана опытом, и выслушана перед метафизическим форумом, чтобы быть проверенной на допустимость. Если же этот вопрос о происхождении людей и их родстве друг с другом однажды выйдет из области фраз в область эмпирически доказуемого, с его помощью трудно будет дать оценку истории, так как всякое объяснение на основании причин подразумевает regressus in infinitum. Это похоже на развертывание географической карты: мы постепенно видим новое, но такое новое, которое принадлежит старому, даже если полученное таким образом увеличение рассматриваемой площади обогащает наш ум, но каждый отдельный факт остается прежним, и весьма сомнительно, что суждение станет значительно более острым благодаря знанию всех взаимосвязей, зато вполне вероятен противоположный результат. «Опыт безграничен, потому что всегда может быть открыто новое», — говорит Гёте в своей критике Бэкона фон Верулама (Bacon von Verulam) и так называемого индуктивного метода. Сущность же и цель суждения есть ограничение. Острота, а не объем обусловливают превосходство суждения, поэтому всегда не так важно, сколько охватывает взгляд, как насколько точно. Поэтому внутренне оправданы новые методы исследования истории, которые перешли от общих философствующих объяснений к точным отдельным фактам. Пока историческая наука блуждает в «безграничных эмпиреях», она не дает ничего, кроме «перелопачивания ощущений» (как в праведном гневе бранит Юстус Либиг (Justus Liebig) определенные индуктивные методы исследования).
