То, что я начинаю эту главу и вместе с этим новый раздел произведения со ссылки на Италию, происходит не из–за какой–то хронологической добросовестности. Было бы недопустимо утверждать, что rinascimento свободной германской индивидуальности началось в Италии, скорее там только выросли его первые непреходящие цветы культуры. Но я хотел бы обратить внимание на то, что даже здесь, на юге, у ворот Рима, воспламенение гражданской независимости, промышленного труда, научной серьезности и художественной творческой силы было полностью германским действием, при этом антиримским. Об этом свидетельствует взгляд на то время (к которому я еще вернусь), ничуть не меньше — взгляд на сегодняшний день. Два обстоятельства тем временем способствовали уменьшению и ослаблению германской крови в Италии. Первое — беспрепятственное слияние с неблагородным смешанным народом, второе — истребление германского дворянства в бесконечных гражданских войнах, в битвах между городами, в результате кровной вражды и иных проявлений диких страстей. Стоит только прочитать историю одного из тех городов, например, почти полностью готско-лангобард- ской общественной верхушки Перуджии (Perugia)! Почти непостижимо, что при таком непрерывном уничтожении целых семей (начавшемся после того, как город стал независимым) отдельные ветви остались почти истинно германскими до XVI века, но затем германская кровь была исчерпана.>236 Очевидно, торопливо достигнутая культура, энергичное освоение чужеродного образования, к тому же, как резкая противоположность, внезапное открытие родственного эллинизма, возможно, начинающееся скрещивание с ядовитой для германцев кровью... очевидно, все это не только привело к удивительной вспышке гения, но одновременно породило неистовство.>237 Если требуется объяснить родство между гением и безумием, то в Италии это Tre-, Quqttro и Cinquecento! Имея непреходящее значение для нашей новой культуры, этот «ренессанс» сам по себе тем не менее производит скорее впечатление пароксизма умирающего, чем явления, гарантирующего жизнь. Как по волшебству вырастает тысяча великолепных цветов там, где до этого царило однообразие духовной пустыни, все вдруг расцветает, пробуждающийся талант с головокружительной быстротой достигает небывалых высот: Микеланджело мог бы быть почти единственным личным учеником Донателло, и только по воле случая Рафаэль не учился у Леонардо. Наглядно представить себе эту одновременность можно, если подумать, что годы жизни Тициана простираются от Сандро Боттичелли до Гвидо Рени! Но пламя гения погасло быстрее, чем вспыхнуло. Когда сердце билось особенно гордо, тело уже полностью разлагалось. Ариост (родился за год до Микеланджело) называет Италию, окружавшую его, «вонючей клоакой»:
