.)), юридические права «римлян» и германцев во всех слоях народа оставались различными до XIII и XIV веков, в Ломбардии даже до начала XV века, что конечно, затрудняло слияние. «Так жили, — писал Савиньи, — эти различные германские племена, жили территориально смешанно с ядром (т. е. с остатками римского хаоса народов), но имели различные обычаи и права». И здесь, когда некультивированные германцы впервые, в результате продолжительного контакта с более высоким уровнем образования, осознали самих себя, здесь некоторое движение к образованию нового мира нашло первое мощное вулканическое горнило: ученость и промышленность, утверждение гражданских прав, ранний расцвет германской культуры.
Северная часть Италии — от Вероны до Сиены — похожа в своем некотором развитии на Германию, кайзер которой мог бы жить по ту сторону высоких гор. Повсеместно на место римских ректоров провинций пришли немецкие графы, король находился в стране очень недолго, его быстро отзывали, в то время как ревнивый противокороль (папа) был близко и всегда интриговал: поэтому рано смогла сформироваться та древне- германская (в определенном смысле характерная индоевропейская) склонность к образованию автономных городов в северной Италии и стать господствующей властью в стране. Север шел вперед, но вскоре преемником стал Тусций (Tus- cien), который использовал столетнюю борьбу между папой и императором, чтобы отнять у обоих наследие Матильды и подарить миру наряду с плеядой славных городов, из которых вышли Петрарка, Ариост (Ariost), Монтень (Mantegna), Корреджо (Corregio), Галилей и другие бессметные личности, венец всех городов, Флоренцию — бывшее маркграфство, которое должно было вскоре стать воплощением антиримского, творческого индивидуализма, родным городом Данте и Джотто, Донателло, Леонардо и Микеланджело, матерью всех искусств, у груди которой все великие, даже Рафаэль, впитывали совершенство. Лишь теперь слабый Рим смог вновь украсить себя: усердие и предприимчивость северян добавляли кругленькие суммы в папскую казну, одновременно пробуждался их гений и давал в распоряжение заходящей метрополии, которая в течение двухтысячелетней истории не имела ни одной художественной мысли, неизмеримые сокровища юной германской творческой силы. Это была не rinascimento, как считают дилетантствующие беллетристы в преувеличенном восхищении перед своим собственным литературным времяпрепровождением, a nascimento, рождением еще небывалого явления, вставшего в искусстве на свой собственный путь, а не на путь предания, и поднявшего паруса, чтобы исследовать океаны, перед которыми греческие и римские «герои» испытывали страх и вооружившего зрение, чтобы исследовать неизвестную до этого тайну небесного тела. Если мы видим здесь Ренессанс, то это не возрождение древности, и меньше всего здесь не обладающего ни искусством, ни философией, ни наукой Рима, но просто возрождение свободного человека из все нивелирующей империи: свобода политической, национальной организации в противоположность универсальному шаблону, свобода соревнования, индивидуальной самостоятельности в работе, творчестве, стремлениях в противоположность мирному однообразию Civitas Dei, свобода наблюдательности в противоположность догматическому толкованию природы, свобода исследования и мысли в противоположность искусственным системам, подобным Фоме Аквинскому, свобода художественных находок и образов в противоположность иератическим установленным формулам и, наконец, свобода религиозной веры в противоположность насилию над совестью.
