Как и Стагирит (прозвище Аристотеля), он знает все, от природы божества до природы земного организма и свойств воскресшего тела, будучи христианином, он знает гораздо больше того, так как он обладает откровением. Конечно, ни один мыслитель не склонен принижать достижения Фомы Аквинского. Было бы высокомерно отважиться его хвалить, но должен признаться, что с удивлением прочитал доклады о его общей системе и углубился в некоторые из его работ. Что является решающим для нас, практических людей, особенно в связи с этой главой? Следующее.
Фома строит свою систему на двух предпосылках: философия должна безусловно иметь подчиненное положение и быть ancilla ecclesiae, т. е. служанкой Церкви. Кроме того, она должна принизиться до ancilla Aristotelis, служанки Аристотеля. Как видим, принцип один и тот же: позволь сковать себя по рукам и ногам, и ты увидишь чудо! Повесь у себя перед глазами определенные догмы (которые были декретированы решением большинства епископов, которые в своем большинстве не умели ни читать, ни писать, в столетия глубочайшего стыда человечества) и предположи, что первые осторожные попытки гениального, но, как выяснилось, очень одностороннего эллинского систематизатора выражают вечную, абсолютную, полную истину, и я подарю тебе универсальную систему! Это покушение, опасное покушение на внутреннюю свободу человека! Вместо того, чтобы, как хотел Гёте, не иметь границ внутри, чужая рука сковала ему два узких обруча вокруг души и вокруг мозга: вот цена, которую мы, люди, должны платить за «универсальное знание». Кстати, из протестантской церкви, уже задолго до того, как Лев XIII издал свою энциклику, выросла универсальная система, основанная на похожих принципах, система Георга Фридриха Вильгельма Гегеля — протестантского Фомы Аквинского: этим все сказано! Тем временем жил Иммануил Кант, Лютер философии, разрушитель кажущихся знаний, уничтожитель всех систем, и он обратил наше внимание на «границы нашего интеллекта» и предупредил «никогда не выходить за границы опыта спекулятивным разумом». Но затем, после того как он так резко и определенно поставил нам границы, он как ни один из ранних европейских философов, распахнул ворота во внутренний мир безграничного, открывая родину свободного человека.>232
Принципиальное ограничение
Данные беглые заметки служат только ориентирами того, в сколь многих областях и сегодня бушует и, возможно, будет бушевать вечно борьба между индивидуализмом и антииндивидуализмом, национализмом и антинационализмом (интернационализм — другое слово для этого), свободой и несвободой. Только во втором томе можно было бы более подробно остановиться на этих едва затронутых темах, насколько они касаются современности. Но я бы не хотел, чтобы меня обвинили в пессимизме. Редко так сильно оживлялось расовое сознание и национальное чувство и подозрительное соблюдение прав личности, как в наши дни: в народах в конце XIX века просыпаются настроения, напоминающие крик загнанной дичи, когда благородное животное внезапно поворачивается, полное решимости бороться за свою жизнь. Здесь это решение означает победу. Потому что большая притягательная сила всякого универсализма заключается в человеческой слабости. Сильный человек отворачивается от него, он находит в своей душе, в своей семье, в своем народе безграничность, которую он не отдаст за весь космос с его бесчисленными звездами. Гёте, у которого я заимствовал путеводную нить для этой главы, в другом месте необыкновенно красиво сказал, в какой мере безграничность, католический абсолют соответствует ленивому, вялому характеру:
