Никогда ни одно учреждение не проявляло такого удивительного, сознательного знания сущности среднего человека, как эта Церковь, которая уже очень давно начала группироваться вокруг римского pontifex maximus как центра. У иудеев она заимствовала власть духовенства, нетерпимость, исторический материализм — но тщательно оберегала себя от неумолимо строгих нравственных заповедей и возвышенной простоты враждебного всякого суеверия иудаизма (так как этим она бы отпугнула от себя народ, который был более суеверным, чем религиозным). Она приветствовала германскую серьезность и мистический восторг, но следила за тем, чтобы строгая внутренняя жизнь не делала слишком тернистым путь к спасению для слабых душ и чтобы мистический взлет не освобождал от культа Церкви. Она не отодвинула сразу мифические размышления эллинов — она понимала их ценность для человеческой фантазии — но она лишила миф его пластического, невыдуманного, способного к развитию и потому вечно революционного значения, и сослала его на непреходящую неподвижность подобно идолу, которому поклоняются. В то же время она вобрала в себя церемонии и особенно таинства любящего роскошь, ищущего свою религию в волшебстве хаоса народов. Это ее стихия, единственное, что империя, т. е. Рим, привнесла самостоятельно в строительство христианства, и это способствовало тому, что — когда Святые Отцы не уставали находить в христианстве противоположность язычеству — большая масса людей, не заметив большой разницы, перешла из одного в другое: они вновь нашли пышные наряды клира, процессии, изображения, местные чудотворные святыни, мистическое претворение жертвы, вещественное обещание вечной жизни, исповедь, прощение грехов, отпущение грехов — все то, к чему они давно привыкли.
Об этом явном, торжественном вступлении духа хаоса народов в христианство я должен сказать несколько пояснительных слов. Он придал христианству особую окраску, которая до сих пор в большей или меньшей степени до сегодняшнего дня преобладает во всех конфессиях (даже отделившихся от Рима), и получил свое формальное завершение в конце периода, представляющего для нас интерес. Провозглашение догмата причастия, в 1215 году, означает тысячелетнее развитие в этом направлении.>171
Присоединение к внешней религии апостола Павла (в противоположность его внутренней) обусловило во всяком случае один из иудейских аналогичных взглядов на искупительную жертву, однако именно иудеи заслуживают искреннего восхищения беспрерывной войной с суеверием и колдовством. Их религией был материализм, но, как я излагал ранее, абстрактный материализм, не конкретный.
