Потерпела неудачу Польша в своих смелых реформаторских попытках.>121 Потерпела неудачу Франция, несмотря на все упорство, в своей попытке сохранить тень независимости галльской церкви. Но прежде всего постоянно терпели неудачу, от Августина до Янсения (Jansenius), все те, кто пытался апостольское учение о Вере и Благодати ввести в римскую систему в их чистоте, а также от Данте до Ламеньи (Lamennais) и Доллингера (D^linger), кто требовал отделения от церкви и государства, и религиозной свободы индивидуума. Все эти личности и эти движения — а их число во все века было легион — действовали, повторяю, нелогично и непоследовательно, потому что они хотели либо реформировать лежавшую в основе римскую идею, либо в рамках этой идеи оговорить себе право на определенную личную, национальную свободу: и то и другое есть очевидная нелепость, бессмыслица, вздор. Потому что основным принципом Рима (не только с 1870 года, но издавна) является его божественное назначение и следующая из этого непогрешимость. По отношению к нему свобода мнений может быть только преступным, дерзким, кощунственным произволом. Что же касается реформы, то следует указать на то, что римская идея, какой бы запутанной при ближайшем рассмотрении она нам не казалась, является органическим продуктом, основанном на прочной базе тысячелетней истории, и строится дальше с точным учетом характера и религиозных потребностей всех тех людей, которые в каком-то отношении принадлежат к эпохе хаоса народов, и мы знаем, насколько далеко эта область простирается.>122 Как мог человек с остротой ума Данте считать себя ортодоксальным римским католиком и все же требовать разделения светской и духовной власти и подчинения одной другой? Рим есть как раз наследник высшей светской власти. Только как его mandatarii князья брались за меч, а Бонифаций VIII удивил мир только своей откровенностью, но не новизной своей точки зрения, когда воскликнул: «Ego sum Caesar! Ego sum Imperator!» Как только Рим отказался бы от своих притязаний (даже чисто теоретически), он нанес бы себе смертельный удар. Нельзя забывать, что авторитет Церкви опирался на предположение, что она представительница Бога. Как сказал Антонио Перес с истинно испанским юмором: «El Dios del cielo es delicado mucho en suffrir companero in niguna cosa» («Бог на небесах слишком ревнив, чтобы потерпеть соперника»).>123 В этой связи не следует также забывать, что все притязания Рима были историческими, как религиозные, так и политические, и его апостольское главенство происходит от исторического назначения — не от какого-то духовного превосходства.
