вступило в роковой союз с исторической ограниченностью и принципиальной нетерпимостью евреев. Отсюда бурная борьба за власть провозглашать догмы, происходившая в первые века нашего летоисчисления. Мягкие личности, как Ириней, почти не имели влияния. Чем более нетерпимым, тем более сильным был христианский епископ. Но эта христианская нетерпимость отличается от еврейской нетерпимости точно так же, как христианская догма от еврейской догмы, последние были ограничены со всех сторон, им были предписаны определенные, узкие пути, для христианской же нетерпимости и христианской догмы была открыта вся область человеческого духа. Кроме того, еврейская вера и еврейская нетерпимость никогда не обладали широкой властью, в то время как христиане вскоре вместе с Римом господствовали над миром. Таким образом, мы переживаем такую нелепость, когда один языческий император (Аврелий в 272 году) навязывает христианству главенство римского епископа, и когда христианский император, Феодосий, в качестве чисто политической меры, предписывает под страхом смерти христианскую веру. Не говоря уж о других нелепостях, которые определяли епископы, часто не умевшие ни читать, ни писать, и которые с определенного дня становились обязательными, примерно как наши парламенты облагают нас налогами большинством голосов.
Но как бы ни было, тяжело нам смотреть на это чудовищное развитие еврейской мысли на чужой почве иначе, как качая головой, видимо, следует согласиться, что без догмы и без нетерпимости никогда бы не произошло полного образования христианской церкви. И здесь мы обязаны еврейству за элемент силы и терпения.
Но не только основу заимствовала христианская церковь у еврейства, но в большей степени весь костяк. В первую очередь следует назвать основание веры и добродетели: оно в церковном христианстве полностью еврейское, потому что основано на страхе и надежде: здесь вечная награда, там — вечное наказание. Здесь я также могу сослаться на предыдущие высказывания, где я подчеркивал разницу между религией, которая обращается к чисто эгоистическим побуждениям сердца, к страху и желаниям, и религией, которая, как у брахманов, рассматривает как первую ступень посвящения в истинное благочестие «отказ от наслаждений как награда здесь и в ином мире».>56 Не хочу повторяться, но мы сейчас в состоянии значительно углубить это понимание, и лишь теперь становится ясно, какой неизбежный и неустранимый конфликт должен был возникнуть из насильственного соединения противоположных мировоззрений. Даже после незначительных размышлений мы убеждаемся, что понимание Спасения и Преображения воли, как это уже ощущалось индоевропейцами и было выражено устами Спасителя, полностью отличается от всего того, что за земные дела будет воздаяние посмертным наказанием и наградой.
