Здесь происходит не просто отклонение, здесь стоят рядом друг с другом два чуждых образа, чуждых от начала до конца. Можно привить деревья, но соединиться друг с другом они никогда не смогут. Но именно к этому слиянию стремилось раннее христианство, и именно оно сегодня является камнем Сизифа для верующих душ. Правда, в самом начале, т. е. до того, как в IV веке весь хаос народов был насильно втиснут в христианство и вместе с ним его религиозные представления, этого еще не было. В самых древних писаниях почти нигде не найдете угроз наказания, а небо полно надежды на невыразимое счастье,>58 приобретенное смертью Христа. Где преобладает еврейское влияние, мы встречаем во времена самого раннего христианства так называемый хилиазм, т. е. веру в наступление тысячелетнего царства Бога на земле (это только одно из множества представлений теократического мирового царства, о котором мечтали евреи). Где одерживает верх философский образ мыслей, например у Оригена, обнаруживаются взгляды, мало отличающиеся от переселения душ индийцев и Платона:>59 души людей созданы для вечности, в зависимости от своих дел они идут вверх или вниз, в конце концов они все без исключения очищаются, даже демоны.>60 В такой системе, как видим, ни индивидуальная жизнь, ни обещание награды и наказания не имеют смысла, который бы как-то совпадал со взглядами иудей- ско-христианской религии.>61 Но скоро и здесь одержал победу еврейский дух, а именно он точно так же, как догмат и нетерпимость, получил неслыханное ранее на ограниченной земле Иудеи развитие.
Наказание в аду и награда на небесах, страх перед одним и надежда на другое являлись отныне главной побудительной причиной для всего христианства. Что такое Спасение, вскоре не знает почти никто, так как сами проповедники под «спасением» представляли в основном и сегодня представляют спасение от наказания в аду.>62 Люди эпохи хаоса народов не понимали других аргументов. Современник Оригена, африканец Тертуллиан, откровенно объяснял, что только одно может исправить людей: «страх перед вечным наказанием и надежда на вечную награду» (Апол., 49). Отдельные избранные умы постоянно восставали против этой материализации и иудаизации религии. Так можно было бы, например, значение христианской мистики выразить одним словом, что она все это отодвигала в сторону и стремилась только к преображению внутреннего человека, т. е. Спасению, но эти два взгляда никогда не могли быть увязаны, и именно это невозможное требовалось от верующего христианина. Либо вера «исправляла» людей, как утверждал Тертуллиан, либо она должна полностью преобразовать их преображением всей духовной жизни, как учило Евангелие. Либо этот мир есть место заключения, которое мы должны ненавидеть, о чем говорил уже Клемент Римский во II веке
