То, что число «три» у индоевропейцев постоянно появляется, общеизвестно, оно, по словам Гете:
вечно нестареющее,
три имени — три образа.
Мы находим его в трех группах индийских богов, позднее (несколько столетий до Рождества Христова) в подробном и выразительном учении Тримурти: «Тот, который является Вишну, он есть также Шива, тот, который является Шивой, есть также Брахма: одно существо, но три бога». С далекого Востока это представление прослеживается до побережья Атлантического океана, где Патриций обнаружил у друидов лист клевера как символ триединства. У племен с поэтической и метафизической склонностью это число «три» должно было напрашиваться уже давно, потому что именно оно не является ни случайным (как взятые от количества пальцев числа «пять» и «десять»), ни казуистически рассчитанным (как, например, число «семь», взятое от семи планет), но выражает основной феномен, так что представление о триединстве можно бы было назвать скорее даже опытом, чем символом. То, что все человеческое познание основано на трех главных формах: время, пространство, причинность — обнаружили уже создатели Упанишад, и одновременно, что отсюда происходит не триединство, но (говоря словами Канта) «единство апперцепции».
Пространство и время — неделимые единства, но имеют три измерения. Короче говоря, триединство как единица окружает нас повсюду как первоначальный феномен опыта и отражается до единичного. Так, например, современная наука доказала, что каждый элемент без исключения может иметь три, и только три, вида: твердый, жидкий, газообразный. Отсюда следует, что люди давно знали, что наша планета состоит из земли, воды и воздуха. Как сказал Гомер:
На три части разделилось все.
Если заниматься преднамеренно подобными представлениями, то вскоре это превратится (как у Гегеля) в произвольную игру,>23 и совсем не игрой является непроизвольное, интуитивное развитие общего, но не разделимого аналитически (одновременно физического и метафизического) космического опыта в миф. Из этого примера следует утешительная уверенность, что и в христианских догматах сохраняется верность индоевропейскому духу, что созидающая мифы религия по-прежнему осталась природной символикой, что издавна имело место у индоиранцев и славянокельтогермацев. Правда, символика здесь крайне тонкая, так как в первые века христианства цвела философская абстракция, художественная же творческая сила находилась в упадке.
