Поэтому первоначальное значение слова «красивый/прекрасный» (schön) (родственного со словом «смотреть» (schauen), будет не «красивый» (hübsch), а «отчетливо видеть, освещать». Именно эта отчетливость есть дело осматриваемого субъекта. Природа сама по себе не отчетлива, скорее она остается для нас пока, как жалуется Фауст, «благородно немой». Так же мало освещается извне картина в нашем мозгу: чтобы ее отчетливо увидеть, необходимо зажечь внутри факел. Красота добавлена человеку: благодаря ей из природы получается искусство, благодаря ей из хаоса получается воззрение. Здесь можно вспомнить слова Шиллера о прекрасном и истинном:
Es ist nicht draussen, da sucht es der Tor;
Es ist in dir, du bringst es ewig hervor.
Это не снаружи, там ищет глупец;
Это в тебе, ты вечно рождаешь его.
Древние считали, что хаос является предшествующей, преодоленной точкой мира.
Самым первым возник хаос», — пел уже Гесиод. Постепенное развитие приводит ко все более совершенному виду, очертаниям: по отношению к космической природе явно нелепое представление, так как природа ничто, если не царит закон, без чего ее нельзя узнать. Там, где царит закон, нет хаоса. Нет, хаос царил в голове человека — более нигде — пока он не оформился благодаря «воззрению» в отчетливо видимый, освещенный образ. И это творческое изображение и есть то, что мы можем назвать мировоззрением.>275 Когда профессор Вирхов и другие провозглашают, что нашему времени «не нужна философия», потому что оно является «веком науки», то они просто восхваляют постепенное возвращение из образа в хаос. Но история науки наказывает их ложь, потому что никогда наука не была более наглядной, чем в XIX веке, и это могло происходить только в соединении со всеобъемлющим мировоззрением (т. е. с философией). Области были настолько перепутаны, что такие личности, как Эрнст Геккель, стали фактическими основателями религии, что Дарвин продолжает шагать одной ногой в нефальсифицированном эмпиризме, другой — в ужасно смелых философских предпосылках, и что девять десятых живущих естествоиспытателей так твердо верят в атом и эфир, как художник из Треченто в маленькую нагую душу, вылетающую из уст умершего. Без мировоззрения человек был бы без всякой культуры, большим двуногим муравьем. О религии я говорил уже так много в этой книге и указывал во многих местах на ее значение как мировоззрения или составную часть мировоззрения (с. 221, 391 и т. д. (оригинала. —
