Несомненно, открытия, наука и промышленность сильно способствуют созданию экономических условий существования, но и сами черпают возможность возникновения и существования, а также развития и помех из экономического организма. Поэтому природа, направление, тенденция развития определенной экономической формы может чрезвычайно стимулировать всю жизнь народа, либо парализовать ее. Вся политика — господа прагматики могут говорить, что им заблагорассудится — основана в конечном итоге на экономических отношениях, только политика—видимое тело, экономическое положение — невидимые кровеносные сосуды. Это медленно изменяется, но если они однажды изменяются — течет ли кровь медленнее, чем раньше, или наоборот, бежит по всем членам — политика должна тоже измениться, хочет она того или нет. Государство всегда расцветает не благодаря политике (как бы не была обманчива внешность), но вопреки политике. Политика никогда не может обеспечить государству постоянную жизнь — вспомним лишь поздний Рим и Византию. Англия может быть как политическая нация par excellence, но если взглянуть внимательно, то обнаружим, что весь этот политический аппарат относится к сдерживанию специальной политической силы и развязыванию прочих — неполитических, живых сил, особенно экономических: уже «Великая хартия вольностей» означала уничтожение политической юстиции в пользу свободной юрисдикции. Всякая политика по своей сути реакция, а именно реакция на экономические изменения. Лишь вторично она превращается в угрожающую, но никогда не решающую в последней инстанции силу.>272 И если в мире нет ничего труднее, чем говорить об общих экономических вопросах, не говоря чепухи — так таинственно ткут здесь Норны судьбу наций и отдельных ее членов — то мы тем более можем признать значение экономики как главный и центральный фактор всей цивилизации. Политика означает не только отношение одной нации к другой, не только столкновение внутри государства между ищущими влияния кругами и отдельными личностями, но она вся видимая и, так сказать, искусственная организация общественного тела. Во второй главе этой книги (с. 163 (оригинала. — Примеч. пер.)) я дал определение права как произвола на месте инстинкта в отношениях между людьми. Государство же является олицетворением общих, одновременно необходимых и все же произвольных соглашений, а политика есть государство в действии. Государство — это в ка- кой-то мере повозка, политика — кучер, но кучер, который является одновременно каретным мастером и непрерывно улучшает свою повозку. Иногда он опрокидывается и должен строить новую повозку, но для этого у него только старый материал, поэтому новая повозка обычно до мельчайших подробностей похожа на прежнюю — иначе можно было бы сказать, что экономическая жизнь создала что–то небывалое прежде. Церковь в моей таблице находится рядом с политикой, иначе никак не получается. Если государство олицетворяет все произвольные договоренности, то то, что мы обычно и официально понимаем под словом «Церковь», есть совершеннейший пример утонченного произвола. Потому что здесь идет речь не только об отношениях между людьми, но организующий инстинкт общества вмешивается во внутренний мир отдельной личности и запрещает ему слушаться необходимости его существа, навязывая ему в качестве закона произвольно установленный, определенный до мелочей символ веры, а также определенный церемониал для поднятия души к божеству.
