так, что наша душа как простой «rudimentary organ» (сравнимый с известным копчиком у человека) со своей бесполезностью станет предметом удивления для будущих Micromegas? И почему, если борьба произвела такое прекрасное явление, она должна прекратиться? Ведь не из простой сентиментальности и боязни крови? «Смерти в бою, — сказал капрал Трим и сыграл шутку, — смерти в бою я не сильно боюсь! Иначе я прятался бы от нее в каждую щелку». И под руководством профессора Фиске «наслаждение видеть, как мы преуспели», я могу надеяться на более прекрасное, чем то, что предлагает настоящее, и поэтому никогда не соглашусь, что прекращение борьбы означает прогресс. Именно здесь гипотеза об эволюции случайно наткнулась на истину — значение борьбы — и было бы неразумно отказаться от нее просто для того, чтобы «стало ясно, что означает прогресс человечества».
Как сказано, здесь в основе лежит недостаток очень простого и необходимого философского взгляда: прогресс и вырождение могут быть высказаны об индивидуальном, но никогда об общем. Чтобы говорить о прогрессе человечества, нужно взглянуть на общее явление человека с такого большого расстояния, чтобы все, что составляет для нас историю, исчезло. Может быть, тогда можно понять человечество как индивидуальное явление, сравнить его с другими аналогичными явлениями — например, на других планетах — и наблюдать их прогресс и упадок. Однако такое гипотетическое наблюдение за звездами не имеет для нас сегодня практической ценности. Желать привести нашу германскую культуру в органическое соотношение прогресса или упадка с эллинской едва ли разумнее, чем уже упоминавшееся равенство Бакля (Buckle) между финиками и рисом. Наоборот, это менее разумно, потому что финики заметно отличаются от риса, кроме того, рассматриваются как общее, неизменное, в то время как мы при каждом сравнении опускаем именно отличающее и не думаем, что индивидуальное неповторимо, поэтому законченно и абсолютно. Можно ли утверждать, что Микеланджело — это прогресс по сравнению с Фидием? Шекспир — с Софоклом? Или это упадок? Можно ли извлечь из подобного утверждения хотя бы тень смысла? Конечно, так не думает никто. Но никто не признаёт, что это также относится к индивидуальности народа и явлений культуры, что нашло проявление в этих редких людях. Итак, мы продолжаем сравнения: большая толпа болтунов так крепко верит в бесконечный «прогресс человечества», как монахиня в непорочное зачатие. Многие значительные, мыслящие умы — от Гесиода до Шиллера, от древней вавилонской символики до Артура Шопенгауэра — во все времена чувствовали скорее упадок. И то и другое допустимо лишь как неисторическая картина. Стоит только перешагнуть границу цивилизации, как по тяжести, которая упадет с головы и плеч, по блаженству, открывшемуся глазам, мы сразу увидим, как дорого заплачено за так называемый прогресс. Мне кажется, что сегодняшний македонский пастух ведет такую же полезную и намного более достойную и счастливую жизнь, чем фабричный рабочий в Chaux-de-Fonds, который с десятилетнего возраста и до гробовой доски каждый день по четырнадцать часов механически изготавливает какое-то определенное колесико для карманных часов. Если изобретение и усовершенствование часов у человека, делающего их, крадет солнце, эти великие часы, дающие жизнь и здоровье, то нужно признать, что этот прогресс, как бы мы им не восхищались, куплен соответствующим регрессом. Чтобы спасти понятие прогресса, его сравнили с «движением по кругу с удлиняющимся радиусом».
